Четырнадцатый год шел Вовке. Июнь для пацанов север­ного таежного по­селка — самое золо­тое время. Каникулы — раз! Домашние заботы по уходу за скотиной отпадают: ко­ровы сами на воле пасутся; уборки хлева не требуется, в колке дров надобности нет — два. Вечерняя огородная по­ливка — дело несложное. Се­нокосная пора еще нескоро.

Вода в Подкаменной Тун­гуске при солнечной погоде достаточно прогрета и уже светла до донышка, что для местного юного населения — счастье великое. Это — три. Вот на реке с утра до вечера детвора и пропадала.

Но этим летом в семье Вовки горе случилось. От ин­фаркта внезапно умер отец.

Как упал Вовка, горем подкошенный, на топчанчик, что сколотил себе в неболь­шой кладовке в сенцах дома, так и не вставал до самых по­хорон. Ревел в подушку. Не елось и не пилось ему. При­читания бабушки и матери давили уши, душу рвали.

Осталось на руках у мате­ри, уборщицей работающей, пятеро детей. Старший брат срок тюремный в это время отбывал. Три сестренки – так те вообще младше Вовки. Как тут не убиваться роди­тельнице-то?

А бабушка Катя, мать умершего отца, как-то тоже вдруг сдала сильно. Каждый день просила Вовку сопрово­ждать её на свежую могилку. Садилась там на скамеечку и причитала горестно. Слы­шать это невыносимо было пацану. Но и бабушку, кото­рую любил очень, оставить нельзя: не случилось бы и с ней чего. Так и маялся, пла­кал тихо в сторонке от неё. Потом улетела она в город Красноярск, к дочери своей на постоянное житье. Там, считалось, легче переживет­ся горе материнское.

Было на подворье у Зару­биных три охотничьих соба­ки. Рыжий, как лиса, Дружок, подвижный и сметливый, с хитринкой и задиристостью. Бегал по поселку, вечно при­ключений искал. То ухо ему порвут, то лапу прокусят. Не принято было в таежных по­селениях собак на привязи держать. Обычно у каждого двора или внутри ограды мирно лежали как мини­мум два пса. И ведь ходили люди, не боясь, перешагивая иногда через развалившееся прямо на деревянных троту­арах животное.

Спутник, второй лесной кормилец семьи Вовки За­рубина, масти был черной, крепок корпусом, харак­тером спокоен и серьезен. Таких на севере называют «зверовыми». Любого зверя в тайге «ставил».

Серой масти Жучка, мать обоих этих кобелей, возраста была уже довольно зрелого. Двенадцатую осень разме­няла. Норовом вся в бабушку Катю. Когда-то давно выбра­ла бабушка щенка из помета, сама назвала, да и оставила. Хотя, по всем приметам охот­ничьим, малыш был так себе: ни стати, ни хвоста крючком. Нёбо пасти не в частую по­лоску, за хвост поднимут — молчать собачонок должен, не визжать, а эта жужжала, как пчелка рассерженная. Но выросла из этого серого ко­мочка настоящая кормилица. И соболя, и глухаря, и зверя умела так хитроумно взять, под выстрел подставить, что сам отец, да и другие мужи­ки, диву давались.

И на подворье порядок блюла. Девчонок младшень­ких стерегла, чтобы за огра­ду далеко не убегали, ходила за ними, как наседка за цы­плятами. Забавно было ви­деть, как шестилетнюю не­поседу Иринку схватит сзади зубами за платьице и воло­чет к калитке с улицы. Уди­вительная была собака. Вов­ку всюду сопровождала. И на кладбище с бабушкой, и в магазин когда, и в побегуш­ки на речку — везде с ним. Все успевала хлопотунья.

К концу августа свели с зарубинского двора бычка и нетель: заготовить сена только на одну корову Зорь­ку смогли Вовка с матерью.

Как бабушка уехала, забот домашних прибавилось, ко­нечно. А тут и лесная страда наступила. Брусники надо набрать, грибов. Огородные дела… Билась Вовкина мать — как только времени и сил хватало. Родственники и соседи помогали. Но… У ка­ждой же семьи — свои заботы.

Как-то мать завела осто­рожный разговор о том, что столько собак кормить — на­кладно. Что спрашивали уже охотники: не продаст ли хо­зяйка Жучку? Ох, как задело это парнишку!

— Это же друзья! Это же семья, мама! — чуть не исте­рил Вовка.

Ранее даже в мыслях та­кого не было. Два дня ходил, бычился. И все же скрепя сердце, понимая ситуацию, молчаливо согласился. Уте­шало немного еще и то, что друг отца, живущий в Кежме, на реке Ангаре, дядя Коля Белый, в письме пообещал прилететь и выкупить всех трех собак.

И прилетел. Не один, с товарищем своим. Дядю Ко­лю-то Вовка знал. Бывал у них, в Кежме. Дружили они с отцом с детства, как братья были. Вечер прошел в рас­сказах-воспоминаниях Ни­колая Валентиновича о дет­стве, проведенном с отцом Вовки. Они тоже росли без отцов, погибших на фронте. Пахали с четырнадцати лет, как взрослые. Потом армия, затем работа. Но связи не теряли, встречались, хоть и нечасто. От Ванавары до Ке­жмы — чуть больше часа лета на Ан-2.

Не спал Вовка в ту ночь. Совсем не спал. И боялся на­ступления следующего дня.

Перед тем, как идти на аэродром, дали пареньку возможность попрощаться с собаками, сидящими на привязи во дворе. Отошли мужики подальше, закурили. Говорили о чем-то негромко.

Дружок вдруг заартачился, вытягивая голову из ошей­ника, завизжал отчаянно. Но после злого укуса Жучки и не видя поддержки Спутника — успокоился. Как будто все поняв, рыжий подскочил к сидящему на завалинке Вов­ке, лизнул в лицо игриво: не грусти, мол, пацан, вся жизнь впереди — и отошел. Ему-то все равно, где жить, бродяге неугомонному.

Спутник следом подо­шел тихо. Положил голову на колени. На минуту замер так. Дождался привычно­го почесывания за ухом и, по-человечьи, по-мужски вздохнув, отвернулся и лег, положив голову на передние лапы. «Долгие проводы — лишние слезы», — говорила эта его поза.

Мужики, докурив, взя­лись за простые веревочные поводки, вывели кобелей за ограду.

Встала и Жучка, понимая неминуемость разлуки. Они встретились с Вовкой глаза­ми. И столько боли, столь­ко тоски было у собаки во взгляде, что не выдержал Вовка и заплакал. Молча. Чуть вздрагивая плечами. А собака положила ему перед­ние лапы на плечи, лизнула в мокрую щеку. Положила голову на грудь пацана, не отрывая взгляда. И из глаз ее покатились крупные слезы. Впервые видел такое пар­нишка. Схватил, как бывало, руками собаку за уши, при­жал к груди голову. И слива­лись, смешались собачьи и ребячьи слезы.

Подошел дядя Коля. Лицо его было каким-то исси­ня-бледным. Видимо, тоже тронула его эта сцена. По­гладил Вовку по волосам дрожащей рукой, тихонько потянул Жучку за поводок. И та, решительно оттолкнув­шись от колен мальчишки лапами, вдруг сама пота­щила мужчину к калитке, за которой ждали ее Спутник с Дружком. Так, с натянутым поводком, быстрым шагом шла она впереди своего вы­водка и скоро скрылась за поворотом улицы.

Только тогда из избы вы­шла мать, молча взяла сына за руку и увела в дом. Дол­го еще сидели они рядом и молчали.

— Почти пятьсот рублей заплатили за собак, — утеша­ясь сама и желая успокоить Вовку, тихо произнесла мать. — Это ведь три моих зарпла­ты. Помощь нам хорошая.

Взревел на взлетной по­лосе мотор «Аннушки», про­несся над поселком, улетая в далекий поселок Кежму. Вовка следил взглядом за са­молетом, пока тот не исчез в синеве безоблачного, чуть полинявшего к осени неба.

Потом еще много собак держал Владимир Зарубин. Приходилось и расставаться с ними, и выращивать дру­гих. В таежной промысловой жизни без четвероного дру­га не обойтись. Разные они были и по характеру, и по охотничьим способностям. А вот слез собачьих ему боль­ше не доводилось видеть. Прошло уже более сорока лет. Но и сейчас влажнеют глаза у мужчины при воспо­минании о том давнем лете.