Смотрю на снимок в газете. Хлеб на любой вкус: белый, чер­ный, батоны – в нарезке и целыми булками. Какое богатство! Но оно не на столе, а в мусорном баке. Еще снимок: огурцы, ко­торые еще вчера можно было купить, сегодня уже в мусорном контейнере. И статья «Хлеб в мусорке – это по ГОСТу».

Ее автор Лариса Плесникова пишет в завершение: «Помню, в школе, на уроках истории или обществоведение, экономиче­ской географии, у нас были пятиминутные политинформации. Мы говорили про Никарагуа, Анголу, Анжелу Дэвис, про то, как капиталисты вместо того, чтобы отдать продукты голодающим и умирающим от истощения детям, закапывали продукты в землю, заливая их молоком.

Могла ли я знать, что доживу до такого же в своей стране! Вместо того, чтобы отдать продукты нуждающимся, их будут утилизировать, сжигать, закапывать, специально портить. В стране, пережившей голод, войну, блокаду Ленинграда, после­военные голодные годы».

Не укладывается такое в голове у Ларисы, девочки из совет­ского прошлого.

Сегодня я тоже обращаюсь в прошлое, в моё (и не только моё) военное детство.

«Просроченная» картошка

Осенью, во время убор­ки урожая, не все клубни оказывались замеченны­ми и убранными. А весной, лишь только сойдет снег, мы, сельские ребятишки, отправлялись на колхозное картофельное поле. Полуго­лодные, полубосые, словно грачи на пашне, ходили по холодной, едва оттаявшей земле в поисках гнилой кар­тошки.

Перезимовавщий клубень — это сморщенная, грязная оболочка, под которой тоже грязь да воздух, а внутри маленький твердый крах­мальный комочек — главная ценность. С полными посу­динами этой ценности воз­вращались мы домой. Ох, сколько же нужно было при­нести колодезной воды, что­бы не один раз перемыть эти гнилушки и добраться, нако­нец, до белой серединки! И какими вкусными казались «лепешки из гнилой картош­ки»! А еще крапива, лебеда, огородная зелень, было мо­локо — выжили!

Вскоре в наше уральское село прибыли эвакуиро­ванные с Украины, из Бе­лоруссии, но больше всего — из Ленинграда и Ленин­градской области. Это были обездоленные, истощенные люди, которых война заста­вила покинуть родные ме­ста и уехать в глубокий тыл. Село приняло их как родных. Почти в каждом доме посе­лились эвакуированные, и питались они с нами «из од­ного котла». По-другому тог­да не мыслилось.

Мы — в тылу. А как же там, где война?

Витя с улицы Удельной

Илясовы жили в районе Финляндского вокзала. Ше­стилетний Витя не знал, что предстояло пережить его улице в те дни и ночи, в те страшные годы, которые по­том назовут блокадными.

Но вскоре он узнал от­вратительное чувство, когда постоянно хочется есть. Уз­нал, что такое хлебные кар­точки. С каким нетерпением смотрел он, как мама реза­ла хлеб — по тонюсенькому ломтику каждому. Как ны­рял мальчишка под стол: не оказалось ли там несколько хлебных крошек?

А каким вкусным был этот черный, колючий блокадный хлеб! И как быстро исчезал он во рту! Да и что эти 125 граммов? Откусишь два раза — и нет его! Вот если залить этот ломтик горячей водой, да размешать, да еще подсо­лить, то и похлебать можно, и попить с удовольствием.

Война продолжалась. Фа­шисты разбомбили элеватор и Бадаевские продоволь­ственные склады. И все про­довольствие стало сплошной мешаниной, которая напо­минала Вите грязный тво­рог. Женщины ходили на эти руины и несли мешанину домой, стараясь извлечь из нее что-нибудь съестное. Все мысли — о съестном.

К тому же пришла зима, первая блокадная зима, тем­ная, холодная, голодная.

В городе хозяйничал го­лод. Этот свирепый хозяин, словно сказочный людоед, шагал уверенной поступью, оставляя за собой десятки, сотни, тысячи трупов. Из­можденные, обессиленные люди зачастую умирали пря­мо на улицах. Потом их под­бирали, грузили в бортовую машину, накрывали брезен­том. Витя не знал, куда их увозили, но из рассказов взрослых слышал, что вы­растали большие штабеля из человеческих тел. Хоронить не успевали. Благо, что зима: трупы пока не разлагаются.

Рая из деревни Татищево

Она была младшей из ше­стерых детей в семье Федо­сеевых.

— Привезли нас на ка­кой-то полустанок, выстро­или вдоль дороги. Приехали на лошадях латыши и стали выбирать «рабочую силу». Немцы передали им какие- то бумаги, и я поняла, что нас продали, — рассказывала Раиса Ивановна.

В изнурительной работе и постоянных унижениях жили Федосеевы до глубокой осени 1944 года. Узнав о при­ближении советских войск, хозяин погрузил на повозки свое добро и торопливо по­кинул хутор, сбежал… Вско­ре Федосеевы узнали, что Псков освобожден, и стали добираться домой.

Вынесли и голод, и все превратности пути и через месяц были на родине.

А где дом? Где деревня Та­тищево? Вернулись на пепе­лище. Где жить? Что носить? Чем питаться? С неба уже ле­тел снежок.

— До половины зимы ели картошку, если можно так назвать то, что осталось в подполье, когда сгорел наш дом. Кожица отстала, а вну­три вроде бы крахмал.

Мама и сестра Тоня пошли по миру, в уцелевшие деревни. Когда корочку хле­ба принесут, когда немного картошки. Так и жили люд­ской милостью до весны, — вспоминала Раиса Ивановна.

А весна вместе с солнцем принесла проблемы. Люди пошли на поля, собирали перезимовавшую картошку и ржаные колоски, искали первую травку. А на полях и в кустах еще лежали трупы, искалеченные тела русских и немцев. Весеннее собира­тельство на израненной зем­ле было опасным. Но голод оказался сильнее.

Ленинградец Гена Глой

Бабушка была изобрета­тельна. В ту холодную и го­лодную зиму, когда в городе не было ни света, ни дров, бабушка старалась всех на­кормить и согреть. А сама, как свечка, таяла на глазах и вскоре угасла. Несколько дней лежало ее тело в хо­лодной квартире, потом ба­бушку запеленали и свезли на санках к Смоленскому кладбищу. Там принимали трупы. Трупов было много.

Потом умерла и другая ба­бушка. Отец, кадровый офи­цер, дни и ночи защищал город. Однажды он пришел домой, прилег отдохнуть —и не проснулся больше. А вскоре умерла и мама, умер дядя… Шесть человек, самых родных и близких, потерял в эту зиму ленинградский мальчишка Гена Глой.

Потом его и семилетнюю сестренку Риту вместе с другими детьми вывезли из блокадного города по льду Ладожского озера.

В Качканаре Геннадий Германович появился, когда полным ходом шло строи­тельство горно-обогатитель­ного комбината. А в 1964 году он, бригадир СУ-7, был награжден орденом Трудо­вого Красного Знамени.

Стандарты бывают разные

Я могла бы рассказать о других детях войны и о ве­теранах, о которых писала в своих очерках. Сегодня па­мятью и сердцем возвраща­юсь вместе с ними в наше нелегкое, но прекрасное время добрых, трудолюби­вых, бескорыстных людей, воспитанных и живущих по другим нормам, другим стандартам.

В Качканаре немало таких людей. Они не могут выбро­сить в мусорное ведро даже кусочек черствого хлеба. А тут — тонны продуктов на свалке! Не укладывается это в голове нормального че­ловека. Недаром большой резонанс получили статьи Ларисы Плесниковой «Хлеб в мусорке — это по ГОСТу» («НК», 13.03.2019) и «Луч­ше выкинуть, чем раздать» («НК», 03.04.2019).

«Когда у нас успели выра­сти такие заведующие, такие руководители сетевых ма­газинов, такие санитарные врачи, выдумывающие эти санитарные нормы, такие чиновники, которые при­казывают давить «санкци­онные» продукты трактора­ми?» — спрашивает Лариса.

Да очень быстро вырос­ли, потому что благодатную почву подготовили для них советские люди, которых теперь они, сытые и доволь­ные, презрительно называ­ют «совками». Они не хотят понять, что выброшенные на свалку овощи и фрукты, хлеб и торты — это чей-то труд, чье-то творчество. Они не хотят замечать обездо­ленных, которые роются в мусорках в поисках пропита­ния. А если замечают, то по­чему бы не отдать даром или продать дешевле товар, пока он не стал просроченным? Или это — большой подвиг?.. Так совершите его!..

Некоторые совершают, но тут же нарываются на огром­ный штраф, как, например, предприниматель из Екате­ринбурга Иван Зайченко. Он не испугался обрушившихся на него санкций и придумы­вает новые акции, которые помогли бы малоимущим россиянам сохранить «чело­веческое достоинство и при этом остаться сытыми». Не сдается Иван, и это в наши дни — уже подвиг.

А как же другие? А у дру­гих, видимо, не тот стандарт, чтобы подвиги совершать. Удобней всего, словно ам­бразурой, прикрыться «са­нитарными нормами», ку­чей постановлений и указов: «Раздать не можем — только уничтожить!»

Кстати, об указах. Их у нас в последнее время немало: и майских, и прочих пре­красных. Вот сейчас бы сюда Геннадия Глоя, который не любил красивых фраз, при­знавал только конкретные дела. «Если слова не подкре­пляются делом, то любую идею загубить можно, даже самую хорошую, — говорил он. — Это как конструкция: при нарушении технологии строительства она может потерять свою несущую спо­собность». Геннадий Герма­нович считал, что несущая способность должна быть в каждом человеке. И, конечно же, в каждом правительстве, в каждом государстве.

P.S. «Лучше выкинуть, чем раздать». Этот материал подкре­плен снимками, сделанными нашим читателем в Красно­дарском крае. Вот помидоры — целое поле, обреченное быть запаханным; вот горы баклажанов, вывезенных гру­зовиками в лес. Рядом с этой публикацией — колонка о том, что начинается перекличка «Бессмертного полка», кото­рый откроет праздничное шествие 9 Мая.

И стало мне так больно, так обидно за «бессмертных» сол­дат! Представила, как они шагают — и видят эти ужасные «пейзажи». Как вы считаете: что подумают они о нас, о стра­не, за которую отдали свою жизнь в борьбе с фашистами?