Имя врача Сергея Кузина теперь уже по праву стоит в одном ряду с такими корифеями качканарской медицины, как Валерий Васильев, Казбек Доев, Светлана Самочёрнова и многие другие.

Как врач-интерн Кузин попал в Качканар и почему остался, считает ли он медицину своим призванием и ещё о многом другом мы поговорили с Сергеем Николаевичем накануне Дня медицинского работника.

Из Рязани — в Качканар

— Сергей Николаевич, в прошлом номере газеты «Новый Качканар» ваши пациентки выражали вам благодарность. И вообще вас благодарят чаще, чем других врачей.

— Спасибо, но я из-за нехватки времени практически не читаю их. Конечно, у нас больше благодарных пациентов. Хотя есть и недовольные. Но это, как везде и всегда, – из десяти один будет неблагодарный, кляузный, недовольный: всё не так, граната не той системы! Раньше более живо реагировал, а сейчас отношусь как к закономерности, где-то более философски. По крайней мере, не бурно.

— Расскажите о себе: где вы родились, где учились?

— Родился в 1961 году в Рязани. Первые пять лет в школе №1 учился в одном классе с будущей актрисой Ириной Розановой. Замечательная у нее мама была, народная артистка РСФСР Зоя Васильевна Белова. Она регулярно занималась с нами какими-то постановками, водила нас по всем театрам. Театры мы знали не только со стороны партера, но и со стороны кулис. Вторые пять лет я учился в другой школе.

Потом поступил в Рязанский медицинский институт. Была веселая, плодотворная студенческая жизнь. Мы до сих пор поддерживаем связь друг с другом, все 14 человек. Никто не ушел из медицины. Все уже пенсионеры, но продолжают работать.

— Как и когда вы попали в Качканар?

— В 1984 году по распределению я был направлен в Свердловский облздравотдел, где мне сказали, что надо проходить интернатуру в Качканарской ЦГБ. По её окончании я остался в Качканаре, чему поспособствовали Валерий Всеволодович Васильев и Евдокия Максимовна Семёнова. В ЦГБ я работал до конца 1988 года, потом был призван в ряды Вооруженных Сил. Служил два года в качестве врача, старшего лейтенанта медицинской службы, в части, расположенной в городе Глазове. Тоже вспоминаю это с благодарностью. Замечательное было время, интересное. Если человек скулит постоянно, то ему везде будет плохо. А мне там было хорошо!

После службы я вернулся в Качканар и работал в Медсанчасти, поскольку был приглашен туда её руководителями Петром Ремизовым и Казбеком Доевым. И отработал я там до 2000 года. Последние 20 лет работаю опять в ЦГБ, где и начинал свою трудовую деятельность. С 2006 года — я заведующий терапевтическим отделением.

— Вы приехали в Качканар молодым специалистом и не пожалели об этом. Почему сейчас не едут к нам врачи?

— Не могу сказать, почему. Я бы не сказал, что совсем не едут. У нас есть представители, которые приходили после окончания института. Например, Юлия Валерьевна Липатова. Хотя с тех пор прошло уже 6 лет, и она уже тоже как бы и не молодой специалист.

Безусловно, в 80-х годах приезжало больше специалистов. Но и тогда многие уезжали, отработав три года. Но кто-то и оставался. За счет этой ротации и были кадры.

Из нашего выпуска, из той когорты, кто пришёл одновременно со мной, сейчас работают Марина Геннадьевна Бочкарева (тогда Новикова), Любовь Александровна Карманович (тогда Горковенко), Елена Григорьевна Шестерикова (тогда Пустовит). И достаточно много таких. Многие были даже не жители Свердловской области.

Каждый выбирает своё. Если раньше я приезжал в родимый город Рязань с каким-то придыханием, шестым чувством чувствовал пересечение границы Московской и Рязанской областей, когда ехал на электричке, то сейчас я к этому отношусь ровно, спокойно. Потому что уже прикипел к Качканару.

— Но вы ведь не уехали в родную Рязань?

— А случилось это потому, что в середине 80-х годов всё в Качканаре было по мне. Я активно занимался спортом, к этому в городе были все возможности. Тогда начинал возрождаться КВН, я активно принимал в этом участие. У Дворца культуры и Дворца спорта были приличные возможности.

Не знаю, почему многие хотят остаться в большом городе. Возьмите Екатеринбург, это два или три десятка Качканаров. Но там каждый район – это отдельный город в городе, со своими школами, детскими садами, торговыми центрами, транспортными маршрутами. И им даже в центр выезжать не нужно, у них всё своё. Да, есть Оперный театр, какие-то культурные площадки. Но качканарцы намного больше принимают эти культурные инъекции спортивного или театрального действия. Так что искать от добра добра?

Чем плох наш город!? Как бы его ни хулили со всякими дымами, но они, в основном, по розе ветров уходят от города. Да, у нас дуют ветра с пермских краёв, но только в отдельных микрорайонах. А так в основном комфортно. А панорама какая! Красивейшее море, гора Качканар. Что в зимний период, что в летний. По возможностям Качканар один из лучших городов.

— В Рязани часто бываете?

— Ежегодно. Там у меня святое место — могила папы, которого я очень ценю и считаю, что всё, что во мне есть хорошего, — это от него. Он дал мне очень много. Для меня он идеал, самый лучший человек. Сейчас мама там, за ней ухаживает сестра. Там племянник с племянницей.

— Но смену-то вы должны кому-то передать?

— Конечно, очень хочется, чтобы люди приезжали. Молодежь всегда приходит с какими-то новыми идеями, с амбициями. Но сейчас принудительной системы нет, а система добровольная как-то не работает. Инертность мышления, стереотипы. Например, стереотип о том, что в Екатеринбурге лучше. А жители Екатеринбурга говорят, что вот в Санкт-Петербурге или Москве еще лучше. А москвичи говорят, что в Лондоне или Нью-Йорке еще лучше. Хотя, на самом деле, общаясь с теми же уехавшими жить в Германию, я замечаю, какое наслаждение они получают, приезжая в Качканар. Это видно просто. Не могу сказать, что и там все мёдом намазано.

Хотя сейчас век интернета, гаджетов. Это всех объединяет. И улететь за границу можно как жителю Москвы, так и жителю Качканара или Косьи.

Но обновления всё равно происходят, и даже в нашем отделении. Относительно недавно пришел новый невролог. То же касается и среднего медперсонала.

Времени хватает только на работу

— Говорят, что на работе вы днюете и ночуете?

— Это да.

— А чем наполнена ваша жизнь вне работы?

— Сейчас, к большому сожалению, отошел от активной физкультурной жизни. Просто не хватает сил, чтобы куда-то еще включаться.

Зимой хожу на лыжах или, лучше сказать, катаюсь. Гуляю по лесу, особенно в грибной сезон. Не знаю, к счастью или к сожалению, но я не рыбак, не охотник. Последний раз я в удовольствие ловил рыбку в 2010 году. И ловил я её в Рязани у товарища на дачном участке в Мещере. У него собственный противопожарный прудик.

— Вы придерживаетесь здорового образа жизни?

— Образ жизни сейчас у меня как раз не здоровый, потому что для здорового образа жизни надо работать не больше 40 часов в неделю, и соответственно отдыхать, и много двигаться. Да, двигаюсь я на работе много, по отделению, хожу пешком по этажам.

У нас с супругой есть огород, который я называю именно огородом, не садом. И принципиально я противник таких построек, как баня, домик. Не вижу в них смысла. Знаю, что есть люди, которые в садах лето проводят, строятся. Они там отдыхают душой и телом. Я это не понимаю.

Мы на участке картошку садим, цветочки. Вот цветочки высадили, опа – заморозки. Жена расстроилась: георгины померзли! Сколько помню, у нас там каждый год летом бывают заморозки, и бесполезно с этим бороться. Промысловая заготовка картошки и овощей совершенно не для нас. Для меня огород — это покопаться в земле, сбросить лишние отрицательные эмоции.

Ничем больше не увлекаюсь, хватает времени только продышаться. Пройдешь по городу, смотришь, а тут стоит новый «Олимп», там что-то строится. Я уже отвык от таких темпов. Стоявший на протяжении многих лет дом без окон, без дверей по 4-59 сейчас преобразился и готов к заселению. Прохожу мимо Дворца единоборств. Буквально еще ничего не было, и вот уже здание растёт на глазах. Мне нравится, что город не стоит на месте, что он преображается, что есть новый въезд, что идет ремонт дорог.

— Вам до сих пор интересно работать?

— Да, интересно. Объясню, почему. Не бывает похожих случаев на 100 процентов. Мне всегда было интересно познавать, поэтому мне и работать интересно. Я занимаюсь делом, которое люблю. И самое главное, я нахожу понимание со стороны близких мне людей. В этом плане я очень благодарен своей супруге.

— Кто ваша супруга по профессии?

— Математик. Она окончила университет, работала на радиозаводе. С ноября 1998 года, с пятилетним декретным перерывом, работает на комбинате, в АСУ ТП.

Дочери живут не с нами. Одна окончила Рязанский мединститут и работает по профессии в Санкт-Петербурге. Другая окончила УрФУ по специальности энергетик, работает в Екатеринбурге. Обе замужем. Внуков пока нет.

— Сериалы про врачей смотрите?

— Не смотрю, мне неинтересно. Я бы посмотрел хорошую спортивную передачу прямого эфира: биатлон, лыжные гонки, велосипед. Очень люблю игровые виды спорта. Игра в волейбол мне очень понятна. Эти виды интересны непредсказуемостью: можно быть фаворитом и проиграть. Не люблю единоборства. Это точно так же, когда рассматриваешь картины: одни останавливаются, подмечают нюансы, а вторые просто смотрят и проходят мимо. Я сам наблюдал в музеях: где висят портреты, люди еще присматриваются, а зал, где кубисты или авангардисты, быстро проходят. Ни разу не видел, чтобы задерживались, любовались.

— Вы бываете в музеях?

— У нас немного таких мест. Считаю Санкт-Петербург в этом плане просто кладезем. Москву не люблю, считаю, что там всего три места, куда стоит сходить: Третьяковка, Пушкинский музей и Кремль. Питер — другое дело, там атмосфера другая. Постоянно там бываю. Хотя сейчас у меня отпуска как такового нет: там дадут недельку, там девять дней, там пять. Гораздо больше я бываю у тещи в Ирбите. И помочь ей надо, и природа там красивая.

— А на курортах бываете?

— После закрытия Египта я для себя альтернативы не нашел. Считаю, что отдых – это море, солнце, песок. И достаточно. А вот всякие шоппинг-туры или турецкие бани — это не для меня.

— Вы оптимист?

— Я оптимист. Меня всегда поражают люди, которые говорят: вот там надо было так делать, а там так делать. Вместо того, чтобы сетовать, украсьте у дома полисадничек. Вместо того, чтобы пинать банку с одного места на другое, подними да отнеси в мусор.

То же самое и в остальной жизни. У нас почему-то бытует мнение, что виноват конкретный человек. Можно пенять на правительство, на президента, на губернатора, на мэра, на главного врача, заведующего отделением, начальника цеха, директора ГОКа и так далее. А что сделал ты сам?

В терапии нет протестов

— Кстати, о недовольных. Сергей Николаевич, как вы относитесь к протестным выступлениям медработников в целом в стране, и у нас в ЦГБ, в частности?

— В прошлом году было выступление акушеров-гинекологов, которое мне очень не понравилось. Я знаю картину изнутри, знаю их загруженность. Да, у них экстренная служба. А у нас в терапии не экстренная? Но там, где лежат по 40-45 человек, есть разница с теми, где лежат по 10 человек.

Я очень негативно отношусь к демонстративным митингам. Действия руководства и коллектива могут не совпадать? Могут. Но надо искать взаимоприемлемые решения. Надо доводить информацию как от руководства до низов, так и с низов до руководства. Я этим и занимаюсь: пытаюсь ту информацию, которую получаю от руководства, довести до коллектива, включая санитарок. И наоборот. В результате у нас в отделении и нет протестов.

— Как вы считаете, в больнице больше радости или печали?

— Больница не может быть домом радости. Больница от слова болеть. А болезнь радостной не бывает, это всегда печаль. Для меня больница – это просто рабочее место, это моя работа. Это такое же рабочее место, как для кого-то школа или фабрика. Работа, которая приносит мне радость, удовлетворение. Общение с больными приносит мне удовлетворение. Выздоровление приносит удовлетворение. Гибель больных приносит печаль. Люди умирают, это закономерно — такова жизнь. Конечно, нам хочется пожить подольше. Но я вам скажу, что на самом деле продолжительность жизни растет. У нас средний возраст наших пациентов вырос. Если 35 лет назад это был случай из ряда вон, чтобы в 140-коечном отделении лежали пациенты возрастом 80 лет и старше, то сейчас – это нормально. По крайней мере, свыше 70 лет, — это совершенно точно.

И потом, для некоторых смерть — избавление от мук. Некоторые заболевания мучительно болезненные. Но человек не умирает, хотя хотел бы избавиться от мук.

— Что изменилось с тех пор, как вы пришли в медицину?

— Во-первых, медицина стала более технологичной. Научно-технический прогресс приводит к тому, что существуют более удобные технологии, технологические приёмы. Возьмем, в частности, такой способ, как эвакуация жидкости из плевральных полостей, которая сейчас достаточно часто делается гораздо удобнее. Не надо шприцом постоянно отсасывать жидкость, зажимать. Один раз уколол — и эта жидкость стекает в специальные приспособления. Благодаря этому методу стало меньше осложнений. Также очень много новых приспособлений для оперативного вмешательства.

Во-вторых, высокотехнологичные процедуры стали к нам ближе. Если раньше операции на сердце проводились только в виде коронарного шунтирования, то сейчас появилось стентирование. И это стентирование делается недалеко от нас, в Нижнем Тагиле, где есть межмуниципальный центр сердца и сосудов.

Соответственно, меняется структура наших больных. Если раньше у нас в отделении кардиологические больные были всякие разные, то сейчас это больные с нарушением ритма или с хронической сердечной недостаточностью. А все острые патологии уезжают в Нижний Тагил.

— Это хорошо или плохо?

— Можно по-разному рассуждать. Ответ неоднозначный. В основном, хорошо. В плане уменьшения общей смертности это положительный момент.

Плохо только, что кому-то не очень комфортно находиться в больнице Тагила. Исчезает такой момент, как близость родственников, что для больных, может быть, не совсем комфортно. А кому-то, наоборот, может и лучше, когда нет наплыва родственников, никто не донимает.

— Но ведь теряется квалификация врача?

— А, может быть, и не надо такой универсальности? Если человек хочет заниматься какой-либо специализацией, прогрессировать в чем-то, он в любой ситуации найдет возможность усовершенствоваться. Лечение больных – это комплексный подход. Начиная от разговора, от создания доверительного отношения между пациентом и врачом. Вплоть до использования навыков и знаний врача, которые у него есть, до рекомендаций по приему лекарственных препаратов, введения этих препаратов, или в каких-то манипуляционных мероприятиях.

— Сергей Николаевич, кто оставил в вашей памяти наиболее яркий след во время работы в ЦГБ?

— На первом месте, безусловно, Нина Львовна Злотина. То, какие мы получили знания, практические навыки в интернатуре, это её заслуга.

У многих, с кем общался, было что почерпнуть. Нина Алексеевна Шаповалова, очень благодарен Казбеку Майрамовичу Доеву. С благодарностью отношусь к Татьяне Фёдоровне Молдовановой, к Лидии Дмитриевне Корнюхиной, к Евдокии Максимовне Семеновой, ценя её как хорошего организатора. Валерий Всеволодович Васильев – прекрасный врач и организатор. Достаточно много почерпнул, общаясь со Светланой Фёдоровной Самочёрновой. Замечательно отношусь к Петру Яковлевичу Ремизову. Людей, которые оставили свой след, достаточно много. Ничего плохого не могу сказать и о коллегах, с которыми работаю сейчас.

Замечательно отношусь к Валерии Владимировне Мартемьяновой. Без всякого подхалимства говорю, по объективным показателям. Я считаю, что человек, который пришел сюда три года назад, держит нашу больницу на плаву. Это мой субъективный взгляд. Я изнутри вижу, что человек делает, и что было бы, если бы этого не делалось. А критиков у каждого много и недоброжелателей у каждого много.

— Как проходит ваш рабочий день?

— Сейчас не получается делать ежедневных обходов. К сожалению, работаем со страшным дефицитом кадров. Абсурдно, конечно, но иногда приходится осмотры больных проводить в вечерние часы. Но иногда и до этого и не доходит за счет опыта, за счет знания вопроса. Просто отмечаешь для себя какие-то ключевые моменты. Или по-пироговски: идёшь к тому пациенту, который не кричит, а молчит. Значит, он и сказать-то не может.

Заведующий отделением организует, чтобы работа шла независимо ни от чего. Он должен корректировать, согласовывать, состыковывать. Но, к сожалению, я работаю не только как заведующий, но и за двух врачей.

Меры с COVID избыточны

— Сколько у вас сейчас коек в отделении и все ли они заполнены?

— В отделении 55 коек. Сейчас меньше заполняемость, потому что запрещено работать с плановыми больными. Экономически, конечно, мы много потеряли. Нет плановой работы — нет тех больных, которые ждут лечения. И вот они ждут с марта, и всё в подвешенном состоянии. Страдает инфекционное отделение, потому что не знают, пойдут туда больные с коронавирусной инфекцией, не пойдут.

Пока ситуация такая, что все больные с ковид из Екатеринбурга. Некоторых из них нет в живых. Но у них болячка-то совсем другая была, от которой они умерли. Попутно у них оказался и коронавирус.

В 2010 году было серьезное нашествие гриппа под названием свиной. Вот там реально в Качканаре люди серьезно болели. Там и смертность была именно от пневмонии. Но я не помню, чтобы такая пропагандистская волна поднималась, чтобы такая паника, чтобы всё закрывалось. Я согласен с академиком Чучалиным, который сказал, что наши меры избыточны. Я тоже считаю, что наши меры избыточны. Что эта болячка нелегкая – никто не возражает, что она есть – никто не возражает. Но не до такой же степени!

Такая же штука была в отношении СПИДа, когда со всех сторон кричали, что СПИД – это чума 20 века. Сейчас количество больных не стало меньше, просто нет такого ажиотажа. Те, кто заболели случайно, но следят за своим здоровьем, принимают терапию, живут полноценной жизнью. А поначалу ведь было: если СПИД, то всё — ложись в гроб. Ко всему надо относиться реально.

— Вы считаете, что медицина – это ваше призвание?

— Вопрос запоздалый. Это просто моя жизнь. Согласен, что не каждый может работать врачом. Вот, например, одна моя дочь пошла по моей стезе, другая работает совсем в другом направлении. И я с благодарностью воспринял выбор обеих.

Сам я не из врачебной семьи, но у меня бабушка была знахарка, сельский лекарь, таких ещё называли бабками-повитухами.

По-другому я себя уже не представляю.