90-летний юбилей отметила Гальсима Ахмадеева, ветеран труда, ветеран Великой Отечественной войны. Свою жизненную историю она не считает какой-то выдающейся, заслуживающей особого внимания. В телефонной трубке звучал на удивление молодой, бодрый голос, когда мы договаривались с юбиляршей о встрече. Приветливая хозяйка и впрямь выглядела не по годам моложаво. Правда, с какой-то отдаленной настороженностью в глазах:
— Хочу сразу спросить, это все платно? — чуть стесняясь, произнесла она. — А то ведь у меня все льготные документы есть.
Видя мое непонимание, пояснила:
— Я думала, что платить надо за ваше посещение.
Скрывая невольную улыбку, отвечаю, что это мы все в долгу перед ней за то, что она и ее сверстники перенесли и сделали в свое время.
— Сейчас, все расскажу по порядку, вы всё поймете, — и Гальсима Минивалеевна замолчала, собираясь с мыслями.

Военная тайна

Семья, в которой роди­лась Гальсима, жила в Уфе. Было девочке всего 3 или 4 годика, когда отца призвали в Красную Армию. Пришлось ему участвовать в боевых действиях на Халхин-Голе. Потом финская кампания, а потом и вторая мировая. До­мой отцу так и не довелось вернуться.

Троих детей — старшую сестру и младшего бра­та Гальсимы — тянула одна мама. Старшая сестра была в основном хозяйкой в доме, успевая и на курсах медсе­стер учиться, и за младши­ми присматривать. Воин­ское пособие от отца было небольшим, и матери се­мейства приходилось рабо­тать часто в ночные смены, прихватывая еще различные подработки. Все ждали, что вот-вот отслужит свое и при­едет папа. В редких воинских письмах отец так и писал, что разгромят врага, что ждите скорой встречи. Но гряну­ло лето 1941 года. Надежды рухнули. Тихо плакала, пряча печаль от детей, мать.

Чтобы легче было прокор­миться, устроили 12-летнюю Гальсиму на учебу в ФЗО (фа­брично-заводское обучение). Там и школьное образование продолжалось, и специаль­ности токаря-слесаря обу­чали. А главное — кормили там сносно. Да и одежонкой кой-какой снабжали. В но­венькой ватной телогреечке щеголяла, гордясь ею, как нарядом праздничным, пе­ред сверстниками во дворе юная Гальсима. Закончились краткосрочные курсы. По обязательному распределе­нию «фэзэошников», совсем еще детей 13-14 лет, привез­ли на работу в Серов. Была суровая зима 1942 года.

— Завод-то был военный, режимный, поэтому нас всех под роспись ознакомили с секретностью и ответствен­ностью за разглашение тай­ны, — улыбнулась Гальсима Минивалеевна. — Хотя какую военную тайну я могла хра­нить? Изготавливали вруч­ную различные детали. За точность в размерах деталей спрашивали строго. Пусть это даже и обыкновенный болт с гайкой были. Мастеров в цехе помню, только благо­дарность к ним испытываю. Хорошие, добрые к нам, ма­лолеткам, были люди.

Сильно мёрзли и спали на полу

Сразу же, по прибытии «трудового резерва», много­людное собрание провели в цехе.

— Мы не портянки кро­им, хотя и это немаловаж­но, а мы с вами, товарищи, оружие делаем, — выступал начальник. — Все должны понимать, что от малейшего нашего брака зависит жизнь солдата на фронте. А это наши отцы и братья. Победа будет за нами! И основу этой победы сегодня мы куем здесь!

— Выдали нам спецоде­жду, — и опять грустная и в то же время озорная улыбка заиграла на лице ветерана. — В ватные штаны таких, как я, вошло бы трое. Примери­ли в общежитии — столько смеху было! Но, где ушили, где подогнули, где обрезали. Сносно получилось. Да и не до красоты было.

А вот спать пришлось на полу. Под койками «старо­жилов». Эти девушки были старше нас, лет по 16-17. Мы завернемся в телогрейки, еще голова до подушки не доле­тела, и спим уже. Всегда хо­телось есть и спать. Хорошо, что на втором этаже барака жили. Даже на полу было теп­ло. А вот в цехах было холод­но. Старенькие валеночки на деревянной подошве грели слабо, под тобой — подмости, чтобы удобно было до тисков дотянуться.

Улучишь минутку, — и бе­жишь к жаровне. Это бочка с костром внутри. Руки да ин­струмент погреешь, и опять к верстаку. Ненароком за­дремлешь у этого камелька на секунду, кажется — и то рукавичку спалишь, то ват­ник затлеет. Времени не за­мечали. У тисков или у стан­ка стояли, пока ноги держат. Заметит мастер или брига­дир, что ты уж вымоталась совсем, закоченела, и от­правляли отдыхать. Бывало, что и до конца смены снима­ли. Жалели нас, пацанву. А вот уроки в вечерней школе строго соблюдались, как вы­ход на работу. Спишь за пар­той-то почти, в теплом клас­се. Но 7 классов закончила успешно. Острый, пытливый был ум, память хорошая. Да и мама в письмах наставля­ла, что учиться надо.

Голодные пели песни

К весне 1943 года печки установили везде, да и на улице теплело. Девушки, что постарше, на фронт уходи­ли. Мы занимали их места на койках. Это такое удоволь­ствие было на матраце спать!

К холоду еще можно было притерпеться. А вот от голо­да спасения не было.

— Сто граммов хлебушка да крапивной, капустной ба­ланды пол-литра — вот и весь обед. В чашке три крупинки плавает. Ложки не надо. Вы­пивали через край, как ки­сель, — продолжает рассказ юбилярша. — А вот хлебец берегли. Сразу не съедали. Отщипнешь с ноготок, под язык положишь и сосешь, чтобы до вечера хватило. Краюшка достанется — удача из удач!

Выдавали потом ребя­там и кое-какое денежное довольствие. На эти деньги покупали у местных сель­чан-серовчан лепешечки из мороженой картошки. И сейчас еще помнит она вкус этих лакомств. Изредка дед посылал ей из Уфы денеж­ные переводы. За 300 рублей удавалось сторговаться с местными на буханку до­машнего хлеба. Устраивали девчонки тогда себе настоя­щий праздник. И опять жили впроголодь.

Наступил, наконец, ко­ренной перелом в войне. Окружение и разгром армии Паулюса под Сталинградом, прорыв Ленинградской бло­кады, успешная Курская опе­рация — все это вселяло не­бывалый оптимизм, восторг в детские души. Сводки Со­винформбюро слушали как стихи.

— Оттуда только силы и брались. Только вот ког­да мама написала о гибели отца, как-то в подсознании даже появилась недетская, жестокая ненависть к вра­гу. Особенно, когда эваку­ированных из Ленинграда привозили. Изможденных донельзя. Но это были высо­коклассные специалисты. Их по цехам на санках и коля­сках начальники возили, как консультантов, наверное.

Добрые, чуть с иронией смотревшие минуту назад глаза женщины вдруг по­грустнели. Она заново пере­живала те тяжелые для нее воспоминания.

— Почти 15 лет мне было. Понимала уже семейное горе с потерей отца. Были случаи, когда внезапно, сре­ди цехового шума разда­вался горестный вопль. Мы знали, что это кто-то похо­ронку получил. Отрывались от работы, собирались сочув­ствующей группой вокруг скорбящей получательницы. И общее это горе нас всех сближало, — Гальсима Мини­валеевна примолкла.

И снова перемена в на­строении рассказчицы, ко­торая вдруг по-молодому озорно улыбнулась.

— Что нам строить и жить помогает? Правильно, песня. Ох, как мы пели! Голодные, до смерти уставшие, соберемся в кружок в бараке, поделим­ся, чем у кого есть пожевать, и кто-то запоет тихонько. И все подхватывали. Пели все: и про бронепоезд, и про трех танкистов, а «Катюша» и «Смуглянка» потом стали по­пулярными. Молодость, жаж­да жизни помогали в труд­нейшие те годы.

Дома и стены помогают

А когда пришла весть о Победе, радостному востор­гу, надежде на светлое буду­щее не было предела.

Когда директор завода на митинге говорил, что это мы — победители, что все мы —герои, и поклонился всему коллективу, сняв фуражку, наступила такая тишина, как при минуте молчания. Тор­жество и скорбь скипелись накрепко, как стальной сплав.

Все четыре года не поки­дала тоска по дому уфимских девчушек. Все решили вер­нуться в родную Башкирию. Уезжали налысо стрижены­ми девчонками-подрост­ками, а возвращались уже повзрослевшими, закален­ными военным трудовым лихолетьем, уверенными в себе красивыми девушками. В Уфе получили они свои первые паспорта .

После тяжелых потерь и разрухи возрождалась страна. Каждая пара неле­нивых рабочих рук была нужна. Мощный уфимский нефтехимический комбинат строила и Гальсима. Потом работала там же резчицей металла.

Как мы верили в будущее!

— Ох, как жить хотелось! Как мы в будущее верили! Семейного счастья ждали, и чуть было я его не проморга­ла, счастье своё.

Миннигаян Ахмадеев жил в одном бараке с нашей семьей. Работал на том же комбинате, механиком. Ува­жаемый был молодой специ­алист. Новатор, ударник. Год за мной ухлестывал. А я вни­мания не обращала. Хотя и красив был, как артист пря­мо. Девушки ему прохода не давали, а он всё ко мне. Да и я вниманием парней не обделена была, — смеется по-молодому Гальсима. — И добился ведь он, взял меня замуж. Действительно, судя по старым фотографиям, эта пара стоила друг друга. При­шло счастье в их дом. Троих парней воспитали. Кварти­ру получили в доме для но­менклатурных работников. Гараж и капитальный сарай во дворе, автомобиль при­обрели. Ценили Миннигаяна на работе.

— Вот машина-то и ста­ла, наверное, профессией и страстью для всех моих сы­новей, — не то огорчаясь, не то одобряя выбор ребят продолжает Гальсим. — Та­кие сорванцы росли! Посто­янно в мазуте, в ссадинах да в пыли. Бывало всякое. До криминала не доходило, но хлопот нам своим увлечени­ем доставляли немало. Как не убеждали ребят учиться дальше, все бесполезно. Зато шоферы отличные и работ­ники добросовестные.

— Из трех сыночков сей­час только двое осталось — горестно вздыхает мама Гальсима. — Потом, уже в Качканаре, мужа парали­зовало. 14 лет за ним уха­живала. Здесь и схоронила. Думаю, за счастье надо пла­тить. И нисколько не жалею о своей судьбе.

Ты по должности или по душе?

— Всего досталось сполна. Считай, три эпохи пережи­ла. Обычная для моих одно­годков история. Мало, очень мало нас остается.

И обидно нам. Как поду­маю, сколько лишений пе­ренес, подвигов трудовых и воинских совершил наш на­род для сегодняшнего благо­состояния не для всех, а для избранных… обидно.

Думали в своё время, что если не для себя, то для де­тей и внуков своих страну поднимаем, а оказалось…, — Гальсима Минивалеевна произносит это с горечью, как давно выстраданное. — Оказалось, что такие, как я, — обуза для государства! Все меньше нам лечебных льгот, все труднее их добиваться. За детей беспокоюсь, за внуков.

Как поняла, что такое оз­начают слова «возраст дожи­тия», так телевизор больше и не включаю. Это про нас-то!

Вот придут поздравлять с юбилеем из администрации. Приятно, конечно, что пом­нят еще. Но ведь придут по должности, не по душе.

А вот девушки из «Забо­ты», они и рады бы посидеть, поговорить, хотя бы просто выслушать, да только работы у них столько, что не до бе­сед.

И, прямо глянув в глаза, уже провожая, проговорила:

— Ты же тоже по должно­сти? Или по душе?

Что было ей ответить? Какие слова благодарности найти этим людям? Не знаю.