24 июня 1945 года состоялся первый воинский парад в честь Победы СССР над фашистской коалицией. В этом году ни парада, ни шествия Бессмертного полка, перенесенного с 9 Мая, не будет в связи с пандемией. Бессмертный полк — это вам не футбол и не экономический форум!

Вспомнился, в связи с ушедшим в отставку праздником 9 Мая, откровенный разговор с одним из ветеранов той войны. То был, к сожалению, наш последний откровенный, не казенный разговор с ветераном.

Начался он с того, что, вопреки сценарию, я спросил хозяина гостеприимной усадьбы Валентина Михайловича Попова:

— В 90 лет детство вспоминается?

Он рассмеялся и начал рассказ.

Детство Попёнка

— Родился я аккурат 22 июня 1925 года в Старой Ляле. Эх, Валька-Валька, 90 лет! Ёж твою раз, всего-то ничего! Да и характер тот же, детский, остался, — начал заводила и забияка Валентин Михайлович. — Нас тогда много ребятишек было. Соберемся, и ну в войну играть. Почему-то все больше «воевали». Красные с белыми. Иногда жестко бились. На лесопилке окопы в опилках рыли, а в дно осколки стекол, бывало, навтыкаем, и давай как бы отступать. Это я придумал!

Был он не по возрасту мелковат. Но подвижен, ловок и бесстрашен. Выдумщик и фантазер. А вот учеба не шла — и всё тут, несмотря на суровость отца, наставления матери и контроль старшего брата. Вечный второгодник. Меньше двух лет ни в одном классе не учился.

У брата жена — учительницей была в Тавде. После того, как во втором классе и двух лет обучения не хватило, она взялась его «перевоспитать».

— Она же и учительница моя! Вот, думаю, лафа, еж твою раз! Да на хрена мне уроки учить мучиться, если переведет все равно?! Не перевела, зараза принципиальная, – хохочет Попов по-детски заливисто и беззаботно. — Тут лето, каникулы, я домой скорее. Табель с двойками в сенях под половицу спрятал. Мама вокруг меня хлопочет, радость в доме – перешел-таки в третий! И отец похвалил. А мне уже тринадцать.

Лето пролетело, как один день. Приходит Валя в свою уже школу, в третий класс. Соврал, что табель потерял в дороге. День сидит, второй. Неделя прошла. Успокоился пацан, вольготно дышит – прижился! Вдруг завуч заходит: «Попов! Ну-ка, встал быстро и бегом во второй класс!» Злится чего-то, а чего вроде злиться? Жалко ему? Дома скандал, пыль столбом, ремень отцовский со свистом воздух рассекает.

Пять классов закончил уже в 16 лет. Тут и война.

Учебно-трудовой лагерь

Из всех соседних городков и поселков собрали допризывников в учебный лагерь. Днем на лесоповале, а вечером военобуч: маршировка, длинным коли, коротким коли, винтовку разбирать, гранатой пользоваться учили. А то и пробежка километра на три перед ужином. Правда, «стрелить» ни разу не удалось.

— После пилы в самый раз побегать, — как-то пошутил из строя курсант Попов, — а то на картошку с мясом и смотреть не хочется. Шутка без ответа не осталась. Пришлось по-пластунски в снегу поползать.

В январе группу ребят переправили к Кунгуру, в поселок небольшой. Привезли в поезде, ночью. По морозу марш-бросок до нового лагеря. Землянки-бараки, пол жердяной, но тепло, сухо. Покормили только утром. Командиры — все офицеры. В полушубках да портупеях. Новобранцы — кто в чем. Грелись движением.

Передвижение по поселку только строем. И чтобы бодро, чтобы с песней. А вот с пением в группе как-то не ладилось.

Команда: «Запевай!» — строй молчит, устало думая о привычном уже скромном и однообразном меню. Дошли до столовой. Снова команда: «Кру-угом!»

Бегом до исходного пункта. Опять строем до столовой. И снова спеть предлагают.

— И кому же в ум придет петь-то на голодный желудок. Тут вспомнился школьный стишок, – Попов смеется, – не зазря ведь учился столько! Ну, думаю, так ведь и не поедим. И запел. И получилось. Определили запевалой. Не смотри, что ростом мал, а в первых рядах шагаю, ёж твою раз.

У поселочка там речушка текла. Вехи приметил на льду Попов: морды стоят, не иначе. Выбрал момент, вытряс их однажды. Потом еще разок-другой. Жарили рыбу с ребятами в металлических ящиках из-под 50-миллиметровых мин ротного миномета. Ну, тут уж совсем Попов Валька в авторитете стал числиться. Правда, недолго. Хозяин ловушек его и засек при браконьерской рыбалке. Трое суток гауптвахты пришлось откряхтеть.

Воинское формирование

Только с «губы» вышел, и вот поезд Кунгур – Наро-Фоминск. Ехали долго. От станции до деревни Алабино, что в 70 километрах от Москвы, всю ночь пехом шагали. Пришли, и кто где пристроиться смог, там и заснули ребята. Прикомандированы были к 19 среднеазиатскому танковому корпусу. В армейское соединение «корпус» входят подразделения почти всех родов войск. Тут было так же. Разбросали пацанов по всем этим подразделениям. Попову повезло, видимо, в силу «грамотности» и шустрости в 179 артминполк, минометчиком.

Дивизия, прибывшая из Узбекистана, в основном из узбеков и состояла. Стрелки — рядовые узбеки, командиры узбеки. Пятеро уральцев растворились в этой массе, как сахар в стакане. Сначала вроде бы и непривычно, говор незнакомый, обычаи, даже в нарушении Устава, своеобразные.

Привезли с собой узбеки холодильники с бараниной, вагон муки белой. Одеты рядовые в шинели на вате, командиры в каракуле и овчине.

— Что хорошо, так это то, что если в походной кухне свинина  была,   так  они нам отдавали это мясо. Баранина-то была для командиров только, – ветеран даже сейчас соболезнует. – Похлебка без приварка, каша без начинки. Но они терпели, конечно. Это потом уж, в окопах, все подряд мелось. Попривыкли.

Месяц корпус формировался. Снабжение было отменное. От танка до портянки — всем оснащены.

— Я, правда, не узнал издалека, но много легковых машин приехало однажды, нас по эшелонам разогнали, а там сам Сталин напутствовал командование корпусом.

Потом бросили эшелоны на Воронежский фронт, в помощь Сталинграду. После того, как там уже обстановка нормализовалась, фельдмаршал Паулюс капитулировал, после небольшого отдыха и пополнения, корпус бросили на Южный фронт, на освобождение Крыма.

Война, как она есть

— Взяли мы Мелитополь, там столько наших полегло!

Наступление на Мелитополь было начато по требованию Ставки, чтобы не дать противнику закрепиться на оборонительном рубеже, без надлежащей подготовки и разведки, несмотря на усталость войск и истощённость материальных средств. Во многом именно поэтому оно практически захлебнулось — за 5 дней войскам при больших потерях удалось вклиниться в оборону противника лишь на 2-10 км.

Вот тут и прозвучали слова ветерана о том, что ходили в атаку на эти особо укрепленные, многоэшелонированные оборонительные рубежи гитлеровцев буквально не по земле, а по телам, скользя в кровяной каше.

— Кто-то еще жив был, кричал от боли, помощи просил, а остановиться было нельзя. Всё вперед и вперед. Жутко было. Звереет человек от этого… – и замолчал ветеран, не стесняясь, утер слезы. А ведь в то время не было ему и восемнадцати.

Ангел по имени Анюта

18 ему исполнилось, когда собирались ему ногу израненную отрезать. На операционном столе.

— Когда на Каховку уже пошли, тут меня и настигло. А как хотел море настоящее увидеть! Понимаешь ты, ёж твою раз? Море! Чёрное! – волнуется Валентин Михайлович. – Из всей нашей Ляли только я мог это и увидеть. Вот бы рассказов было!

Не повезло. Под Каховкой ранило солдата. В двух местах перебита нога, осколки в легких. (Два из них остались на всю жизнь). Кровь сочится горлом. Ни вздохнуть, ни крикнуть. В не сгоревшем еще ковыле, от рядом разорвавшейся мины, погибал, истекая кровью боец, время от времени то теряя память, то приходя в сознание.

— Как она меня нашла, ума не приложу. Только слышу: тормошит меня кто-то. Вижу глазами-то – девчонка молоденькая совсем, санитарка. Пульс щупает. Я шевелиться пробую, мол, живой я еще. Кое-как перевязала, моей же рубахой. И все причитает: «Потерпи, потерпи, главное — жить будешь!»

— Как зовут, — спрашиваю через кровавые пузыри.

— Анюта, — говорит, — только ты молчи, солдат, кровь горлом идет, плохо это. — Убежала за санитарами, а у меня до сих пор она, как Ангел, перед глазами стоит.

— Это хорошо, что наступали мы. А ежели бы в отступлении были, тут бы и помер. Сколько мы находили трупов солдат наших в старых окопах да землянках… Когда наступали, сзади шли, конечно, похоронные команды, да где же справиться с такой уймой убитых?

Повезло мне с Анютой, что наткнулась на меня тогда.

Санбат забит ранеными. Здесь наскоро штопали, легко раненых оставляли до выздоровления. Безнадежных оставляли здесь умирать, потом хоронили в братских могилах.

Израненную ногу рядового Попова, не задумываясь особо, решено было ампутировать во избежание гангрены. Тут не до полемики. Боль такая, что сознание уходит. Понесли на стол Валю. Сначала осколки вынимать, потом ногой заняться. Дали наркоз.

Очнулся уже на деревянных нарах, в избе-палате. Матрац под ним, подушка. Вспомнил о ноге, и от страха чуть опять не потерял сознание. Только глядь — а ноги-то обе на месте!

— Вот они, и сейчас целехоньки, – хлопает себя по коленям Валентин Михайлович. В глазах веселые искорки горят.

А было так: как раз санбат инспектировала комиссия высокая. Посмотрел он историю солдата Попова и выдал рекомендацию:

— Отрезать никогда не поздно, надо попробовать сохранить, восстановить солдата.

Это раненому рассказала уже потом, в тыловом госпитале, медсестра. Лечение назначил и под контроль взял.

Годен к строевой

Выжил, считай, из могилы вылез. Все существо 18-летнего ликовало. Через пару месяцев уже ходить с костылями стал. Потом с палочкой.

— Воробьем меня прозвали за то, что припрыгивал все время, порхал.

Не сиделось ему, радость жизни так и распирала. На общем фоне пациентов госпиталя рядовой Попов выглядел молодцом.

Палку не бросал, пока не приехали «покупатели», отбирать годных к службе выздоравливающих.

— Есть желающие в авиации служить? – спросил у строя капитан в летной форме.

А у Попова аж губа затряслась от наивной мысли: «Это ведь сел в самолет — и дома можно побывать!»

— Так я, товарищ капитан, завсегда готов, — спрятал клюшку за спиной товарищей Попов.

Обстрелянный, минами искалеченный, выживший чудом, шустрый пацан чем-то понравился летчику.

— Попов, шофером хочешь стать? — спрашивает.

— Дак тошнит меня, укачивает, блюю я, ни в шоферы, ни в летчики не гожусь по состоянию здоровья, — осторожничает Попов.

— Это мы быстро вылечим, насчет летать не уверен, но близко к летчикам будешь, — заявляет капитан. — Собирайся, поехали.

Впервые придя в гараж батальона аэродромного обслуживания, Валька обмазался для начала мазутом, чтобы выглядеть, как настоящий шофер. Водители тогда в цене были, как летчики и танкисты почти. Все обучение новичка свелось к тому, что с месяц гайки крутил да два-три раза показали новоявленному водителю, как заводить да водить автомобиль. И всё. Все влет понял, как век за баранкой сидел. Оказался природным механизатором. Все в руках спорилось, машину душой понимал.

— Пока в гараже слесарил, думал: ну, Валька, подфартило опять. Это же не в атаки бегать, не от взрывов глохнуть, да и война к концу, – иронично усмехается рассказчик. – А как стал в рейсы ходить, понял, что тут опасности не меньше. Авиаполк снабжался горючим, боеприпасами, запчастями, автотранспортом. А машин-то не хватало. Поэтому сутками, без сна и отдыха. Пока грузят, вздремнешь сидя, тут же будят —ехать надо. В дороге – фляжка с водой да сухарь в кармане. А прогоны все дольше. Базируется полк все западнее. Последнее плечо было – от границы Польши и почти до Берлина. Немец тоже не дурак. Мы же в дороге беззащитны. Их «мессеры» до конца самого на нас охотились. Груз у нас такой, что попади горячая пуля или осколок в кузов — и ни тебя, ни машины нет. В пух разметает. По обочинам там и сям сгоревшие останки наших машин. Ночью тоже не разгонишься. То танковая колонна, то пехота бредет, то мост взорван. Засыпали, бывало, на ходу мужики. А это гибель. Машины изношены, часто ломаются. Вот когда мне достался трофейный «Опель Блиц», тогда полегче стало.

Я пел до хрипоты, чтобы держаться, не заснуть. Молодой был, выносливый. Больше года такой колесной жизни провел водитель БАО авиаполка Попов.

Последний аэродром расположился в 15 км от Берлина, прямо на автостраде. Это уже в середине апреля 1945 года.

— Самолету слетать и отбомбиться час-полтора. А мне, чтобы его заправить и зарядить – сутки без остановки. И успевали же! – гордо произнес 90-летний ветеран.

На рейхстаге нацарапал «П.В.М»

День Победы наступил для Попова на неделю раньше, чем отмечается сейчас:

— Я только из рейса пришел, в кузове на кошме и приснул. В 4 утра вдруг автоматная очередь, крик, суета. Кончилась война, орет во все горло старшина наш. И палит в небо из ППШ. Все в кучу сбежались, палим до последнего патрона. Такое чувство восторга! – лицо Валентина Михайловича сияет молодостью и силой. Сверкают глаза, румянеют щеки. Руки держат воображаемый карабин, стволом вверх. – Еще Бржецлав воевал, еще гибли солдатики наши во многих точках сопротивления, а для нас, авиаторов, можно сказать, все закончилось. Самолеты зачехлены. Автомобили запаркованы.

На улицах Берлина подавлялись еще отдельные бои, хотя гарнизон прекратил сопротивление и сдавался в плен во главе со своим комендантом генералом Вейдлингом.

В это время шоферы батальона ехали через всю столицу Германии за новыми трофейными машинами.

— Как же было не воспользоваться случаем и на рейхстаг не посмотреть? Долго кружили по улицам, пока нашли. Кругом сгоревшие наши танки, орудия разбитые, – лицо ветерана омрачается от воспоминаний. – Кругом руины, пожары еще дымят. И ехали «прямо по людям». Мы в кузове явно слышали чавканье плоти под колесами «студера». Ну, никак не объехать! Столько народу и нашего, и ихнего полегло! Вот американцам они охотно сдавались, а с нами бились до конца.

Да и мы-то боялись. Из любого подвала могли стрельнуть по нам. У рейхстага толпы солдат и офицеров. Все хотят отметку свою поставить на стенах этого «логова». Мы чем хуже? Я там зубилом нацарапал «П.В.М». Темнело уже, когда американцы подъехали.

Гладкие все, бритые. Фотографируются на фоне рейхстага.

У Попова был пакет фотобумаги. Откуда, даже и не помнит. Достал из вещмешка этот пакет, и давай друзьям-коллегам листы раздавать, чтобы на всех хватило. На смех подняли, и еще долго припоминали ему этот случай.

Служба после войны

Домой уж, было, засобирались бойцы, но нет, пришлось служить еще пять лет. Стояла их часть в Австрии.

— Новобранцев от нас командование старалось отделить, чтобы не подавали дурного примера, – смеется задорно ветеран – Мне уж 24 года, я воротничок всегда распахнутым держу, сапожки блестят, глаза сверкают. Победитель, еж твою раз! Может, и дети мои там остались? Но домой тянуло, сил нет. Потому, как только демобилизовали меня в мае 1950 года, через полторы недели был в своей родной Ляле, – привсхлипнул от чувств ветеран. – Отец уже умер, братьев нет, погибли на войне.

Шофером Валентин Попов был отменным. Квартиру дали в леспромхозе сразу, маму к себе перевез. Потом переехал в Качканар и до 74 лет водителем работал на КГОКе.

— Не хулиганил уже? —следует провокационный вопрос.

— А ты спроси в АТЦ, да что мы об одном и том же? — уже и писали обо мне, и по телевизору показывали. Пойдем, покурим украдкой, а то невестка ругается.

— Еще немного потерпите нас, и мы вас отпустим.

— Еще немного, еще чуть-чуть, – вдруг пропел Валентин Михайлович, — …я так давно не видел маму…

P.S. Нет уже с нами Валентина Попова. А его присказка — «ёж твою раз» так и осталась при мне до сих пор.