Шумиха, а не работа

В 2017-18 годах как бы «вдруг обнаружилось», что в районе города Старая Русса, у деревни Муравьево, был расположен концентрационный рабочий лагерь советских военнопленных. В течение семидесяти лет не обнаруживался — и вот, пожалуйста, обнаружили.

Загудели по этому поводу СМИ, в Интернете активно зашуршали: «Поисковики из Иркутска не успевают считать, сколько уже подняли останков. Под руинами бараков сотни советских солдат, сброшенных в одном месте. Видно, что они умирали мученической смертью. Об этом говорят раздробленные черепа, кости. Этих людей не просто убивали, а издевались и пытали, говорят поисковики. Картина страшная, еще никогда им не приходилось видеть такие ужасные последствия войны».

— Да чушь все это, нам давно уже известно, что здесь было, – говорит Михаил Журков, москвич, поисковик с 30-летним стажем. — Сразу после освобождения этой территории работали тут целые комиссии. И прокуроры, и врачи, и военные, и Международный «Красный крест». Почему засекречено было до сих пор, тоже понятно. Позорным был для руководства страны и армии тот первый год войны. И та пропаганда до сих пор в моде и в силе. Правитель, как главнокомандующий, всегда прав, безгрешен и дальновиден. Так было и есть сейчас.

Ранее мы старались по местам боев поиск вести. Там какое-то особое чутье нужно, там аура особая. Вот когда металлодетекторов не было, ходили со щупами, с баграми. Каждую воронку тралили. Наткнешься на камень, на осколок бомбы, раскапываешь это место. Пусто — дальше тычешься. Блиндаж, окоп или огневую точку раскопать — большая удача. Останки верхового бойца поднять — честь и слава. Медальон с читаемой информацией найти — геройство нечаянное. А сейчас…

А сейчас, как понимаю уже и я, началось негласное соревнование: кто больше останков поднял, сколько человек приняло участие в поисковых работах, сколько средств затрачено на экипировку, питание, проезд отрядов. Сам президент обратил внимание на поисковое движение. Партии политические вдруг заактивничали, региональные власти помощь стали оказывать. Поисковое движение, как общественный порыв, стало волновать своей активностью и численностью власти всех уровней.

Не можешь предотвратить – возглавь

Да, помощь финансовая не лишний фактор. Но когда партнерами «Вахты» стали Минобороны РФ, Минобразования РФ, Российское военно-историческое общество, Росмолодёжь, Русское географическое общество, Всероссийское общественное движение «Волонтёры Победы» и другие якобы общественные организации, типа «Молодая гвардия», это стало похоже на курирование КПСС, ВЛКСМ, НПФР.

Все они прививают молодежи патриотизм. Только это вот чувство любви к Родине, патриотизмом называемое, не директивами министерств, не лозунгами политическими и показухой воспитывается. Там-то как раз его все меньше. Да, появилась форма у отрядов, да, металлоискатели не стали диковинкой. Обновились палатки. Доброе дело, нужное. Но не главное.

Копари

Возвращаюсь в свой раскопанный барак. Ива мощно уцепилась корнями вглубь и вдоль. Ствол спилен, и корни подкопаны и подрублены со всех сторон, а не возьмешь, не оттащишь. Нужен рычаг. Вырубаем толстую жердь, подкладку — и корневище с землей вылазит, открывая тускло блеснувший на солнце крестик.

— Ой, смотрите! Может, серебряный? — кинулась Дашка. – Почему так сохранился?

— Ноги убрали, приготовили руки, — голос учителя напряжен. — Раз крестик, значит грудь. Медальон должен быть рядом. Внимательнее здесь.

И, правда, найден медальон. Открывается тубус, видна вложенная бумажка. Тут же находка помещается в бутылку с водой, подписывается дата и место находки. Далее её будут вскрывать в лаборатории. Скелет выкладывается, фотографируется. Это уже не первый «найденыш». Теряется у ребят интерес. Работают из-под палки, машинально. Обыкновенная эксгумация.

Обед, мытье посуды. Самый продуманный — Кирилл. У него в запасе все одноразовое. Тарелочка, ложка-вилка, стаканчик. Мыть не надо. Бросил в костер, и все. Костров вокруг хватало. Несколько отрядов трудятся. Все становится похоже на обыкновенный туристический лагерь. Но ведь это не так!

— Пацаны, вот вам по 15- 17 лет, паспорта имеете, вроде взрослые люди, граждане России, — привлекаю внимание близразлегшихся после обеда ребят, — а вот когда война шла, здесь в партизанах Ленька Голиков воевал, ровесник ваш. Знаете, кто такой?

Не знают.

— А фамилию Маресьев слышали?

— Да, — поднимается несколько голов.

— А знаете, что медведя обезноженный летчик застрелил совсем? — спрашиваю дальше. — А кто слышал, что Сталинградскую битву именно здесь начинали?

— Да ладно, скажете тоже, — Денис Рассказчиков, видимо, силен в географии — Это же тыщи полторы километров отсюда.

— Вот с этого мы и начнем, — я сам рассмеялся, вспомнив старый географический анекдот. На смех подтягиваются остальные. Пробудился какой-то интерес в глазах ребят.

О блокадной истории Ленинграда они знают. О разгроме фашистов под Москвой, о Сталинграде слышали. А то, что здесь, на этой земле, где мы сейчас лежим, происходили события, несравнимые по потерям, по противостоянию, по крови, наконец, слышат впервые. И то, что лично Гитлером учреждена особая немецкая награда, наподобие нашей советской «За оборону Ленинграда». Это был почетный шеврон и крест «Демянск». Одна из высших воинских наград вермахта.

— Здесь бились в кровь, насмерть. Нам с вами такого не пережить бы, – поднимаюсь с мягкой травы. – Там, как рассказывают, все человеческое теряется. Остаются звериные инстинкты выживания. И матерщина на всех языках. Услышу еще раз из палатки сквернословие – найду и прибью оратора. Ваня и Саня уже знают, как это.

— Да ладно вам, мы же понимаем, не звери ещё, — Ванька, смеясь, поднялся первым. — Пинок помню и результат положительный тоже. Вставай, братва, труба зовет!

Крестики с буквами «М» и «А»

И снова липкая глина, облипшая ею лопата, корни, сырость.

Вскрывается слой за слоем. Там, где выдран корень, уже натекла вода. Она прёт, как из родника. Вычерпывается ведрами, передаваемыми по цепочке. Крестик принадлежал, судя по строению скелета, женщине. На крестике простеньком читаются две буквы: «М» и «А». Они выцарапаны неглубоко, чем-то грубым, возможно, гвоздем, или шипом от колючей проволоки.

Это что-то новое. Ребят будоражит. Монетки, ремни, каски уже присмотрелись. Собирается скелет. Куда деть крестик? В мешок? Забрать в школьный музей?

— Не знаю, ребята, можно и в музей, – замечаю мимоходом. – А не будет это похоже на мародерство? Я бы оставил с останками. Пусть так и захоронятся, в братской могиле, как лежали здесь.

Почему под каждым вывороченным корнем находим останки поверх блиндажного наката? Как выворотень, так обязательно кости. Сама природа, что ли, подсказывает, где искать?

В других раскопах так и делают. На отзыв металлоискателя роется шурф. Есть результат — хорошо. Если просто «железо», сканируют дальше. Мы же по старинке – как взяли, так и идем сплошняком.

— Трудоемко, зато совесть чиста, — подбадривает ребят Светлана Николаевна, — После нас уже не надо перекапывать.

Натыкаемся на кирпичную кладку. Похоже на печь.

— Если печь, то вокруг надо особенно тщательно смотреть, — предупреждает Игорь Петрович, один из руководителей-педагогов, — Возле печи грелись, самых больных и раненых укладывали.

И, правда, двое солдат, спиной друг к другу, придавлены деревянным накатом и толщей земли. Останки неестественно изуродованы.

Это медальон? — спрашивает неуверенно Настя, растиравшая комочки глины. Как она поняла, как почувствовала, что в позеленевшей патронной гильзе кроется разгадка судьбы.

Ужин, костер, гитара

Не знают пацаны «Гренаду», «Махнем не глядя», «Помните, ребята» тоже не слышали. «Журавлей» подпевают, слыхали. От этого становится чуть грустновато.

— Завтра с утра в окопы, ребята, — зачехляю гитару, — Дождя бы не было, замоет всё опять.

— Да ладно, мы уж привыкаем, как лягушки земноводные четыре дня живем, — за всех отвечает Адам, — Тем, кто там, не легче было.

— Ага, потому они и там, — вечно оппонирует Ванька.

— Вот для того мы и здесь, чтобы никогда уже не было нераскрытых медальонов, чтобы ни пропавших и ни забытых не было, – Серега, самый молчаливый и работоспособный, немало удивил всех такой неожиданной тирадой. И ведь как точно сказал!

Не может быть неизвестных. Забытые есть.