Ветеран и первостроитель Зинаида Дудина рассказала о своем непростом жизненном пути

8 октября это­го года Зинаиде Ивановне Дуди­ной, труженице тыла, ветерану ГОКа, исполни­лось 93 года. Судьбы наших старожилов-вете­ранов во многом схожи. Однако индивидуальные крупицы памяти в их рассказах кра­сочно дополняют историю той ве­ликой эпохи, ко­торая пронеслась над местом, где мы с вами сейчас живем.

 Переселенцы, 1937 год

10-летняя Зинка Домра­чева начала свой путь из села Уржум на Урал в коро­бе, укрепленном на конной повозке. Последнее, что ви­дели из этой коробушки она, четверо ее сестер и младший брат, высовываясь из «гнез­да», был дом-музей Сергея Мироновича Кирова. Вряд ли задумывались эти дети о том, кто был этот человек, но в музее уже бывали.

— Там избушка махонь­кая, развалюха крестьян­ская. Поменьше даже нашей, что мы оставили, но нас туда уже водили, рассказывали, кто был такой наш одно­сельчанин, — голос Зинаиды Ивановны чуть сипнет.

В Вятских полянах пере­грузилась семья на поезд, и вот он, огромный вокзал Свердловска.

Все в диковинку для ре­бятишек-вятичей. Но мать семейства сама из этих мест, да и отец уже здесь побывал.

Мама Зины, уроженка поселка Рудничный, не раз упоминавшегося в рассказах Н. Мамина-Сибиряка. У отца же судьба сложилась так, что побывал он в австрийском плену во время первой ми­ровой войны. Правда, по­везло попасть в работники к доброму фермеру, о котором потом долго с благодарно­стью отзывался. Во время гражданской оказался на Урале. Тут его родственники жили.

И вот добрались до места, до родственников, в сель­цо Журавлик. Здесь, в этом Исовском районе, жили уже сестры мамы.

Воскресший дед

Семья матери Зины была достопримечательной среди коренных старателей благо­даря одному удивительному случаю. Дед Максим, о кото­ром сама Зина знает толь­ко по рассказам мамы, был нрава старообрядческого, крутого. Рудознатцем слыл. Прожил недолго, но ярко.

— Приболел как-то, поле­жал недолго и помер, — на лице Зинаиды Ивановны играет улыбка. — Ну, хоро­нить наказывал в холщине домотканной. А где ее взять? Вот бабушка ходила за Нясь­му, в соседнюю деревню, где ткали такое.

Положили старика в до­мовину, отпели уже. Взялись выносить. И вдруг дед сел, свечку в пальцах смял. Все, кто был, сминая друг друга бросились из избы. Паника, рев, рыдания.

— Кто есть по-настояще­му крещен, слышите меня? — несется голос из избы. —Живой я, чего боитесь, кре­щеные?

Первым решился свя­щенник заглянуть за ним и другие потянулись, на вос­кресшего глянуть. Девять лет еще прожил старатель после «похорон».

«Журавлята»

Отец по приезде устро­ился работать конюхом, а мама Зины при кухне Пер­вомайской больницы на Журавлике. Так и стали «жу­равлятами». Тогда всех жу­равлинских по округе журав­лятами звали.

Детям тоже работы хвата­ло: огород, грибы-ягоды… И няньки, и хозяйки.

— В 14 лет я уже работать пошла, – помолчала чуть Зи­наида Ивановна. — В 6 классе физику не сдала. Не понима­ла я эту науку. Сказала, что больше в школу не пойду.

— Что же, работать пой­дешь? — огорчилась мама.

— И пойду, — заупрями­лась дочь и нанялась в част­ную старательскую артель Николая Бучельникова.

Кроме драг, в воен­ные годы работало большое количество старательских артелей. Драги-то на зимний ремонт останавливали, а эти артели работали.

— Способ зимней добы­чи платины был простой, — объясняет старательница. — Поперек реки прорубает­ся майна, метров в 10 шири­ной. По краям укрепляется. И вот ковшом, который как экскаваторный работает, черпается со дна реки поро­да. Вместо гидравлических и тросовых приводов исполь­зуются лошадь или ворот на тягу, и деревянный брус для утопления ковша в грунт. Вот и вся премудрость. «Па­харем» такая приспособа называлась. Потом это все промывается на грохотах и машертах.

Дядя Коля хороший был хозяин. Придешь утром, на­кормит, рукавицы потеплее даст.

И в оплате честен был. Морозы тогда стояли не чета нынешним, но ничего, вы­держивали.

Задачей Зины была бес­перебойная подача воды. Воду грели кострами.

Война с фашистами бу­шевала вовсю. Вести с фрон­та не радовали. Шел страш­ный 41-й.

— Прет немец, мать… — ругался дядя Коля. – Того и гляди, самим придется за то­поры браться.

Год отработала в артели. Перешла потом на гидравли­ческую промывочную уста­новку, где и директорствовал и мастером был Трофимов Павел Петрович.

— Вот он набрал бригаду из подростков, лет в 14-16. Мужиков-то не хватало, и обучал нас, и наставлял, – вспоминает ветеран. – Та­скала я эту тачку с поро­дой, руки трясутся, трапик узенький, да все вверх, да пацаны грузчики еще по­крикивают игриво, а мы, катальщики, тоже в долгу не оставались. Даже напе­регонки бегали. Такая вот дружба была, энтузиазм какой-то беззаботный. И потом знали — стране ну­жен наш труд, наша пла­тина. Мы же как на фронте себя чувствовали, каждый день как в бою. Может, это и укрепляло наши дух и тело. Ведь не болели, хотя целый день в сырости да холоде. При переезде гидравлики на другой участок было осо­бо тяжко. Все на руках, хо­рошо, когда на конной тяге, но больше на себе.

Голодновато жили, конеч­но. Старшая из сестер рабо­тала в то время на военном заводе в Красноуральске. Оттуда, чем могла, помогала семье.

— Что такое 600 граммов хлеба? — как бы сама себя спрашивает рассказчица. — Пока с отоварки до рабочего барака идешь, отщипыва­ешь по кусочку. Пока дошла, глядь — почти ничего и не осталось. Есть хотелось по­стоянно. В зарплату купим по полоске вяленой рыбы, так это вместо шоколада было.

Попали под суд

В зиму, когда гидравлика не могла работать, коман­дировали подростков на лесоповал. На лошадях до­везли через Туру до лесоруб­ного поселка Петровский. Там жили самостоятельной отдельной бригадой. Со сво­им планом выработки, как и у взрослых.

— Из еды в основном кар­тошка, что из дому привез­ли, да 600 граммов черного хлеба на рот. Из спецодеж­ды — пара лаптей на месяц, — женщина показывает на­стоящие лапти. — Не такие, как вот эти, вятские. У этих и лыко толще, и носки закру­глены. Те башкирские были, носок квадратный. Да и из­нашивались быстро. А мы все равно не унывали. Такая бригада собралась, что как бы ни умаялись, а все пели да шутили.

Вот одно доставало дев­чонок неприятно — вши за­велись. Терпели они долго, и однажды, к весне уже, на вы­ходной день пошли пешком домой, на Журавлик.

Ввалилась к вечеру Зина в избу. Мама заставила раз деваться у порога, одежду на улицу выбросили, баню быстро истопили. Отпари­ли дочь, прожарили одежду. Какое это умиротворение и наслаждение — дома от­дохнуть! Мать от рассказов дочери о работе плачет, хму­рится, и крякает, отвернув­шись, отец. Льнет к сестре младший Петька.

— Утром раненько под­хватились мы, и на работу полетели, — блеснули глаза девичьим задором молодой Зинки. — С песнями залете­ли в свою квартирку — кар­тошки сварить, да в лесосеку бежать надо. Тут приходит посыльная. Нас всех срочно в клуб вызывают.

Еще не предвидя беды, в домашней еще одежде, пошли. В клубе уже люди какие-то, смотрят кто сочув­ственно, кто осуждающе.

— Стоим мы, журавлята, чувствуем: что-то неладное начинается, растерялись, — вспоминает Зинаида Ива­новна.

Начался настоящий суд. Обвиняли ребят в том, что самовольно оставили рабо­ту, совершили прогул, план выработки не выполняют. По тому времени — это уже дело уголовное, до лишения свободы может дойти. Тут адвокатов нет. Тут трибуна­лом пахнет.

И надо как вовремя с Жу­равлика приехала группа ре­бят с гидравлики, во главе с мастером Павлом Петрови­чем. Что, говорит, за поль­за, если увезут ребят? Пусть здесь отрабатывают.

Тут и местные лесору­бы заговорили. Отстояли сообща ребят от тюрьмы. Приговор всем «дезерти­рам» вынесли такой: полго­да принудительных работ, с вычетом четверти зарплаты. Потом, в своем кругу, Павел Петрович провел «воспита­тельную работу»:

— Это что за самоволь­ство? Я вас командировал, я и отвечаю за вас! Еще кто такое позволит, точно на ка­торгу пойдет, в пример дру­гим!

А пацаны и девчонки так и ластились к нему, с такой благодарностью смотрели.

— Да ну вас всех! — Петро­вич вдруг улыбнулся глаза­ми. — Доставай, журавлята, домашние гостинцы да оде­жду беглецам.

Тем судебное дело и за­кончилось. После такого по­трясения, правда, пару дней как-то неуютно чувствовали ребята. Потом заводила На­стька сказала: «Все, девочки, хватит страдать, горевать. Чего уж теперь? Всю жизнь нам бояться да «лук тереть», что ли?». И снова зазвенели песни журавлят по тайге.

Тем более, что штраф­ные вычеты взяла на себя гидравлика, как основное место работы осужденных. Месторождение Андриев­ское тогда давало хорошую добычу.

День Победы

Летело время. Шла к кон­цу война. Весна гудела в кро­нах сосен и в бурных ручьях.

Втянулись ребята в ра­боту, привыкли вставать до солнца. Смена начиналась с 6 утра.

В то утро в бытовку к ре­бятам вдруг вошел их Петро­вич. Торжественный такой, светится весь. Прихрамывая подошел к столику, сел на чурбак, служащий табуре­том. Потом вдруг встал, вы­прямился, оглядел свою нас­торожившуюся бригаду.

— Работать сегодня не будем, — сказал, как на ми­тинге. Рубанул рукой воздух, вздохнул глубоко. — Война закончилась! Кончилась во­йна!

Через мгновение общего оцепенения была уже вокруг него куча мала. Кто кричал что-то, кто просто повизги­вал, цепляясь за рукава тело­грейки мастера. А он хрипло твердил: «Победили мы, ре­бята, выжили и выстояли».

Отвернулся, долго от­кашливался, давя комок в горле, и уже твердо и началь­ственно: «В 10 митинг на площади. И чтоб без опозда­ний мне»! Круто повернулся и вышел.

И был митинг. Кто-то оплакивал не вернувшихся с войны, ревя в голос. Кто-то от души радовался концу войны. Выступающие благо­дарили всех за труд, за вы­держку и стойкость.

А в столовой, за празд­ничным столом, всем нали­ли по 100 фронтовых водки.

— Нам вместо стаканов и кружек достались поллитро­вые банки, — смеется опять Зинаида Ивановна. — Какие из нас выпивохи? Ни разу и не пробовали многие. Зах­мелели. Смотрели друг на друга, как впервые встрети­лись. Из 15-16-летних ребя­тишек, незаметно преврати­лись в вполне себе взрослых парней и девушек. Напляса­лись, натанцевались досыта. Охрипли от песен.

А назавтра — снова на ра­боту.

Моряк Иван Дудин

На этой же гидравлике пролетело еще два года. за­невестились подружки, по­хорошели. И все так же везде с песнями да с приплясом.

Появился на Ису демоби­лизованный с флота моряк — Иван Дудин. Более 8 лет отслужил он на Тихоокеан­ском флоте. Приглянулась ему Зинаида Домрачева. Да и он парень видный. Брюки клеш, черный китель, беско­зырка набекрень. Познако­мились.

— Не знаю, как-то бы­стро и обыденно сошлись, — удивлена как будто и сейчас этому рассказчица. — Раз-два, собрали мой че­моданчик и переехали к его родителям. Я у сестры тогда жила. Посидели у нее до ве­чера, как я просила — стес­нялась же.

— Все, стемнело, пошли, — сказал моряк. И пошли. По­том уж вечер отвели, вроде свадьбы небольшой.

Семья Вани тоже была, мягко говоря, незажиточ­ной. Отца у них уже не было. Мать да сестры в од­ной комнатушке, кровать молодоженов и рядом — свекрови.

— И ничего ведь, жили, — вздохнула Зинаида Ива­новна, — многие тогда так жили. Мы вот уживались. Без особых скандалов, хотя Иван и попивал изрядно. Но и работал хорошо. Уже в но­вой благоустроенной квар­тире жили. Ваня все чаще стал поддавать. Доходило до того, что и уснет где-нибудь на лавке. Один раз его разул кто-то. Правда, совестливый был грабитель. Вместо до­бротных зимних сапог надел на пьяного кеды. В них его и нашла.

Дальше — больше, про­гуливать стал. Дело к уволь­нению. Вот как-то однажды и покончил с собой. Траги­ческая такая судьба. А какой бравый был…

Качканар

Как только пошла работа по строительству ГОКа, Иван Дудин начинал ее с первой просеки. Потом работал в СУ-4. Жил в общежитии; когда подошла очередь на квартиру, сразу же вызвал жену. Но с квартирой как-то отсрочилось, и первое вре­мя семье пришлось ютиться в общежитии. Вскоре полу­чили и квартиру. Двухком­натную, но на две семьи. Этому жилью нарадоваться не могли. Пусть дом дере­вянный, пусть с соседями, пусть удобства во дворе и топили печь дровами, но свой угол.

— Работала я бетонщи­цей, тоже все в сырости да на чистом воздухе круглый год, а придешь домой, и не телом, а душой отдыхаешь, — и сейчас, вспоминая, до­вольна теми мгновениями первостроительница. — Бе­тон укладывали и прессова­ли вручную, допотопными колотушками орудовали. У нас, в бригаде Барышнико­ва, где я работала, почти все были вятскими выходцами. И ни одного комсомольца. Да и молодежи мало было. Зато два общежития зэков стояло, где сейчас управле­ние комбината. А вот кол­лектив дружный был. Если что там кто не справляется, всегда выручат. Умели и на место кого из начальников поставить.

— Был у нас прораб. Мо­лодой, быстрый, все бегом, все на ходу, часто его вспо­минаю до сих пор. Так он залетит на объект, никогда не поздоровается. Так наша Ксения Шампурова, однаж­ды окликнула его: «Влади­мир Ильич, разрешите обра­титься!». У самой лопата на плече, как ружье, каблуками щелкнула: «Здравствуйте, вежливый Вы наш да вни­мательный»! Тот смутился, забормотал что-то и унесся дальше. С тех пор, как при­дет, так со всеми вежливо поздоровается.

Комбинат

В 1963 году перевелась она в кислородный цех. КГОКа. Наполняла газом баллоны. По словам ветера­на Дудиной, 90-кг баллоны катали, как игрушки. Ответ­свенная должность — напол­нять кислородом, сжижен­ным азотом или аргоном. Под огромным давлением закачивается газ в баллон. Тут глаз да глаз нужен. Лиш­ний раз не отлучишься.

Случались и возгорания, когда под огнем необходимо перекрыть подачу газа. А с производства баллоны при­ходят грязные, часто с поте­ками масла, что недопусти­мо при заправке. И чистили их, чтобы был, как новень­кий.

Был и смертельный слу­чай, когда с перекачанного баллона сорвало крепление и тяжелым шлангом пере­било горло начальнику цеха, Евгению Чудиновских.

— Гонял он нас по техни­ке безопасности нещадно, строг был, а вот, видимо, как бывает у профессионалов, оплошку допустил, — надол­го, переживая, примолкла Зинаида Ивановна.

Коллектив и здесь душев­но принял новую работницу. 22 человека обслуживали «кислородку».

— В каждый праздник, в дни рождения собирались, — и опять молодеет ее лицо, выпрямляется спина. — По­сле торжественных собра­ний и концертов соберемся у Дворца культуры, решаем, куда пойти. А чего решать? Уже дорога набита — ко мне опять. Все праздники у меня и встречали. Как-то так вот повелось.

Мы веселее жили

20 лет честно и без осо­бых аварий проработала в цехе, который иногда на­зывали «пороховым погре­бом», труженица тыла, ве­теран труда, ветеран КГОКа. Только в 60 лет оставила эту работу. Но руки, с детства привыкшие к труду, да нату­ра непоседливая не давали покоя. Напоследок устро­илась в паросиловом цехе техничкой, в саду все пыха­ло и цвело.

— Как-то кажется лучше мы жили. Веселее, задорней и уверенней, — рассуждает в ответ на мое восхищение тем поколением людей же­лезной стойкости. — Меди­цина была, учись — не хочу, и доброты было больше. А тут недавно сердце прижало, так хотела врача на дом вызвать. Ага, размечталась. — Нет врачей, отвечают, один врач на вызовах работает. И весь разговор.

— Вы же к ГОКу должны относиться? — удивляюсь.

— Да я к городской как была прикреплена, так и осталась. А тут вот такая оказия. Врачей, стало быть, истребили. Тут вирус еще этот. Страшно за племян­ников. Своих-то детей не удалось завести, зато пле­мянники не оставляют. Спасибо им. И навещают, и ухаживают.

В живых из всех сестер я только и осталась. Из всей нашей дружной рабочей компании уже нет никого. Сосед по саду, Анатолий, ча­сто звонит, а то и забежит, гостинцев садовых прине­сет. Я-то уж не могу, продала свою дачу-кормилицу. Сей­час только дома. Все больше воспоминаниями добрыми о том времени живу. Как ни трудно было, как ни го­лодно, а все доброе только и помнится. И слова Павла Петровича, нашего настав­ника и воспитателя, звучат в душе: «Победили мы, ре­бята! Выжили и победили! Выстояли вы, ребята». Тем и живу.