УНИЧТОЖАТЬ ЕДУ –могли ли такое представить солдаты бессмертного полка?
Смотрю на снимок в газете. Хлеб на любой вкус: белый, черный, батоны – в нарезке и целыми булками. Какое богатство! Но оно не на столе, а в мусорном баке. Еще снимок: огурцы, которые еще вчера можно было купить, сегодня уже в мусорном контейнере. И статья «Хлеб в мусорке – это по ГОСТу».
Ее автор Лариса Плесникова пишет в завершение: «Помню, в школе, на уроках истории или обществоведение, экономической географии, у нас были пятиминутные политинформации. Мы говорили про Никарагуа, Анголу, Анжелу Дэвис, про то, как капиталисты вместо того, чтобы отдать продукты голодающим и умирающим от истощения детям, закапывали продукты в землю, заливая их молоком.
Могла ли я знать, что доживу до такого же в своей стране! Вместо того, чтобы отдать продукты нуждающимся, их будут утилизировать, сжигать, закапывать, специально портить. В стране, пережившей голод, войну, блокаду Ленинграда, послевоенные голодные годы».
Не укладывается такое в голове у Ларисы, девочки из советского прошлого.
Сегодня я тоже обращаюсь в прошлое, в моё (и не только моё) военное детство.

«Просроченная» картошка
Осенью, во время уборки урожая, не все клубни оказывались замеченными и убранными. А весной, лишь только сойдет снег, мы, сельские ребятишки, отправлялись на колхозное картофельное поле. Полуголодные, полубосые, словно грачи на пашне, ходили по холодной, едва оттаявшей земле в поисках гнилой картошки.
Перезимовавщий клубень — это сморщенная, грязная оболочка, под которой тоже грязь да воздух, а внутри маленький твердый крахмальный комочек — главная ценность. С полными посудинами этой ценности возвращались мы домой. Ох, сколько же нужно было принести колодезной воды, чтобы не один раз перемыть эти гнилушки и добраться, наконец, до белой серединки! И какими вкусными казались «лепешки из гнилой картошки»! А еще крапива, лебеда, огородная зелень, было молоко — выжили!
Вскоре в наше уральское село прибыли эвакуированные с Украины, из Белоруссии, но больше всего — из Ленинграда и Ленинградской области. Это были обездоленные, истощенные люди, которых война заставила покинуть родные места и уехать в глубокий тыл. Село приняло их как родных. Почти в каждом доме поселились эвакуированные, и питались они с нами «из одного котла». По-другому тогда не мыслилось.
Мы — в тылу. А как же там, где война?
Витя с улицы Удельной
Илясовы жили в районе Финляндского вокзала. Шестилетний Витя не знал, что предстояло пережить его улице в те дни и ночи, в те страшные годы, которые потом назовут блокадными.
Но вскоре он узнал отвратительное чувство, когда постоянно хочется есть. Узнал, что такое хлебные карточки. С каким нетерпением смотрел он, как мама резала хлеб — по тонюсенькому ломтику каждому. Как нырял мальчишка под стол: не оказалось ли там несколько хлебных крошек?
А каким вкусным был этот черный, колючий блокадный хлеб! И как быстро исчезал он во рту! Да и что эти 125 граммов? Откусишь два раза — и нет его! Вот если залить этот ломтик горячей водой, да размешать, да еще подсолить, то и похлебать можно, и попить с удовольствием.
Война продолжалась. Фашисты разбомбили элеватор и Бадаевские продовольственные склады. И все продовольствие стало сплошной мешаниной, которая напоминала Вите грязный творог. Женщины ходили на эти руины и несли мешанину домой, стараясь извлечь из нее что-нибудь съестное. Все мысли — о съестном.
К тому же пришла зима, первая блокадная зима, темная, холодная, голодная.
В городе хозяйничал голод. Этот свирепый хозяин, словно сказочный людоед, шагал уверенной поступью, оставляя за собой десятки, сотни, тысячи трупов. Изможденные, обессиленные люди зачастую умирали прямо на улицах. Потом их подбирали, грузили в бортовую машину, накрывали брезентом. Витя не знал, куда их увозили, но из рассказов взрослых слышал, что вырастали большие штабеля из человеческих тел. Хоронить не успевали. Благо, что зима: трупы пока не разлагаются.
Рая из деревни Татищево
Она была младшей из шестерых детей в семье Федосеевых.
— Привезли нас на какой-то полустанок, выстроили вдоль дороги. Приехали на лошадях латыши и стали выбирать «рабочую силу». Немцы передали им какие- то бумаги, и я поняла, что нас продали, — рассказывала Раиса Ивановна.
В изнурительной работе и постоянных унижениях жили Федосеевы до глубокой осени 1944 года. Узнав о приближении советских войск, хозяин погрузил на повозки свое добро и торопливо покинул хутор, сбежал… Вскоре Федосеевы узнали, что Псков освобожден, и стали добираться домой.
Вынесли и голод, и все превратности пути и через месяц были на родине.
А где дом? Где деревня Татищево? Вернулись на пепелище. Где жить? Что носить? Чем питаться? С неба уже летел снежок.
— До половины зимы ели картошку, если можно так назвать то, что осталось в подполье, когда сгорел наш дом. Кожица отстала, а внутри вроде бы крахмал.
Мама и сестра Тоня пошли по миру, в уцелевшие деревни. Когда корочку хлеба принесут, когда немного картошки. Так и жили людской милостью до весны, — вспоминала Раиса Ивановна.
А весна вместе с солнцем принесла проблемы. Люди пошли на поля, собирали перезимовавшую картошку и ржаные колоски, искали первую травку. А на полях и в кустах еще лежали трупы, искалеченные тела русских и немцев. Весеннее собирательство на израненной земле было опасным. Но голод оказался сильнее.
Ленинградец Гена Глой
Бабушка была изобретательна. В ту холодную и голодную зиму, когда в городе не было ни света, ни дров, бабушка старалась всех накормить и согреть. А сама, как свечка, таяла на глазах и вскоре угасла. Несколько дней лежало ее тело в холодной квартире, потом бабушку запеленали и свезли на санках к Смоленскому кладбищу. Там принимали трупы. Трупов было много.
Потом умерла и другая бабушка. Отец, кадровый офицер, дни и ночи защищал город. Однажды он пришел домой, прилег отдохнуть —и не проснулся больше. А вскоре умерла и мама, умер дядя… Шесть человек, самых родных и близких, потерял в эту зиму ленинградский мальчишка Гена Глой.
Потом его и семилетнюю сестренку Риту вместе с другими детьми вывезли из блокадного города по льду Ладожского озера.
В Качканаре Геннадий Германович появился, когда полным ходом шло строительство горно-обогатительного комбината. А в 1964 году он, бригадир СУ-7, был награжден орденом Трудового Красного Знамени.
Стандарты бывают разные
Я могла бы рассказать о других детях войны и о ветеранах, о которых писала в своих очерках. Сегодня памятью и сердцем возвращаюсь вместе с ними в наше нелегкое, но прекрасное время добрых, трудолюбивых, бескорыстных людей, воспитанных и живущих по другим нормам, другим стандартам.
В Качканаре немало таких людей. Они не могут выбросить в мусорное ведро даже кусочек черствого хлеба. А тут — тонны продуктов на свалке! Не укладывается это в голове нормального человека. Недаром большой резонанс получили статьи Ларисы Плесниковой «Хлеб в мусорке — это по ГОСТу» («НК», 13.03.2019) и «Лучше выкинуть, чем раздать» («НК», 03.04.2019).
«Когда у нас успели вырасти такие заведующие, такие руководители сетевых магазинов, такие санитарные врачи, выдумывающие эти санитарные нормы, такие чиновники, которые приказывают давить «санкционные» продукты тракторами?» — спрашивает Лариса.
Да очень быстро выросли, потому что благодатную почву подготовили для них советские люди, которых теперь они, сытые и довольные, презрительно называют «совками». Они не хотят понять, что выброшенные на свалку овощи и фрукты, хлеб и торты — это чей-то труд, чье-то творчество. Они не хотят замечать обездоленных, которые роются в мусорках в поисках пропитания. А если замечают, то почему бы не отдать даром или продать дешевле товар, пока он не стал просроченным? Или это — большой подвиг?.. Так совершите его!..
Некоторые совершают, но тут же нарываются на огромный штраф, как, например, предприниматель из Екатеринбурга Иван Зайченко. Он не испугался обрушившихся на него санкций и придумывает новые акции, которые помогли бы малоимущим россиянам сохранить «человеческое достоинство и при этом остаться сытыми». Не сдается Иван, и это в наши дни — уже подвиг.
А как же другие? А у других, видимо, не тот стандарт, чтобы подвиги совершать. Удобней всего, словно амбразурой, прикрыться «санитарными нормами», кучей постановлений и указов: «Раздать не можем — только уничтожить!»
Кстати, об указах. Их у нас в последнее время немало: и майских, и прочих прекрасных. Вот сейчас бы сюда Геннадия Глоя, который не любил красивых фраз, признавал только конкретные дела. «Если слова не подкрепляются делом, то любую идею загубить можно, даже самую хорошую, — говорил он. — Это как конструкция: при нарушении технологии строительства она может потерять свою несущую способность». Геннадий Германович считал, что несущая способность должна быть в каждом человеке. И, конечно же, в каждом правительстве, в каждом государстве.
P.S. «Лучше выкинуть, чем раздать». Этот материал подкреплен снимками, сделанными нашим читателем в Краснодарском крае. Вот помидоры — целое поле, обреченное быть запаханным; вот горы баклажанов, вывезенных грузовиками в лес. Рядом с этой публикацией — колонка о том, что начинается перекличка «Бессмертного полка», который откроет праздничное шествие 9 Мая.
И стало мне так больно, так обидно за «бессмертных» солдат! Представила, как они шагают — и видят эти ужасные «пейзажи». Как вы считаете: что подумают они о нас, о стране, за которую отдали свою жизнь в борьбе с фашистами?