Мне было лет двенадцать, когда родители отправили меня на лето в деревню к деду.

Деревенька Алебастрово, в которой было всего десятка полтора домов, стояла на высоком берегу Сылвы в паре километров от железнодорожного моста. Добираться до нее надо было вдоль берега по извилистой тропинке, которая, как мне казалось тогда, долго виляла между деревьев, а  затем круто уходила вверх  к залитой солнцем деревне.

Дед был тогда чуть постарше меня сегодняшнего. Он воевал под Москвой, там попал в плен, всю войну выживал в немецком концлагере, а после еще пару лет в родных лагерях. Говорить он об этом не любил.  И только выпив, ударялся, порой, в отрывочные воспоминания, понять которые было решительно невозможно. А выпивал он только после бани.

Такой бани я раньше никогда не видел. Рубленная из толстых бревен, с покатой крышей, она казалась как бы вросшей в землю. В баню вела маленькая дверь над высоким порогом. Чтобы войти внутрь, надо было высоко поднимать ногу, одновременно пригнув голову.

Внутри было все черно: черные, отливающие антрацитом стены, черная лавка у дальней стены, черное нагромождение камней, черный котел над ними. Я не понимал, как можно здесь мыться. Здесь, казалось мне, можно было только пачкаться.

— Я не пойду в эту баню, — сказал я деду.

— Почему это?

— Так здесь же мыться невозможно!

— Люди сто лет до тебя мылись и ничего,  не умерли, — ответил дед и начал растапливать баню.

Мне все казалось странным. Нет никакой печки, только груда камней, а внутри как пещерка, в которую дед закладывал березовые дрова. Когда дрова занялись, баня наполнилась горьким дымом. А снаружи было еще интересней – крыша, стены бани начали источать дым, она как бы вся укуталась белесоватым дымом.

Баню я тогда, как, наверное, всякий пацан, не любил. Еженедельные походы в общественную баню воспринимались как некая обязанность, от которой невозможно было увильнуть. От веника я шарахался, как от чумы, не понимая, как это мужики  могут остервенело лупить себя, кряхтя от удовольствия. Отец почувствовал это сразу и в парилку с собой не звал.

Деду на мои чувства было наплевать. Он без разговоров уложил меня на черную лавку, которая, почему-то не мазала черным, и прошелся по мне веником, получая от этого действа не меньшее удовольствие. В отличие от меня.

Затем, после бани, мы сидели за большим столом, дед что-то выпивал, а я ел мед с сотами, ломаные куски которого грудой лежали в тарелке посередине стола. Вот это было удовольствие.

Экзекуции в бане по-черному продолжались почти все лето. Удивительно, но я стал к ним привыкать. Хотя, самым ярким воспоминанием от этого все же остался мед в сотах, который мне выдавался только после бани.

Больше бани по-черному в моей жизни не встречались.

Много позже, став уже заядлым любителем парной, я узнал,что баня по-черному считается самой полезной разновидностью из всех видов бань. Березовые дрова, которыми ее протапливают,содержат деготь. А деготь традиционно применялся на Руси для лечения кожных высыпаний, паразитарных заболеваниях кожи, при хронических катарах дыхательных путей. Все эти полезные свойства березового дегтя активно работают в бане «по-черному». Поэтому атмосфера в бани по-черному имеет резко выраженный бактерицидный характер.

Стерильны не только стены такой парилки, но и воздух внутри нее. В средние века заболевание чумы, которая бушевала в Европе и унесла с собой много человеческих жизней, остановилась на границах ареала традиционного строительства бань по-черному.

Кстати,  в таких банях раньше повитухи принимали роды, так как это было наиболее стерильное помещение.

Давно нет деда, и банька та давно уже, наверное, сгнила. Но воспоминания остались.  Более того, появилось желание вновь испытать на себе баньку по-черному, да только нет их в округе и, скорее всего, уже не появятся.